Комната Мудань напоминала растревоженное гнездо: всё вверх дном, повсюду — суета, звуки шагов, сдержанные голоса. Тётушки и служанки, приведённые госпожой Цэнь, сновали туда-сюда, увешанные узлами, коробами, сумками. Маленькие сундучки, легко поддающиеся на руки, уже стояли аккуратными рядами у ворот двора. Саму Мудань окружили: одну за другой меняли причёски, умывали, облачали в парадные одежды, закрепляли в волосах тонкие, серебристо-звенящие цзань и цай. Всё вокруг говорило о том, что она собирается в путь — не просто уйти, но покинуть это место гордо, с достоинством, в блеске и тени шёлка.
Госпожа Ци, увидев это, всплеснула руками от ужаса:
— Сватья! Что здесь происходит?!
Госпожа Цэнь стояла с каменным лицом. Голос её был резок и спокоен:
— Что происходит? Госпожа, разве вы ещё не поняли? В нашем роду Хэ ещё не перевелись живые! Мы не из тех, кто станет безмолвно наблюдать, как над дочерью издеваются, доводят её до смерти, и при этом будут безучастно стоять в стороне. Я пришла забрать дочь домой. А позже — разберёмся по всем правилам. Всё, что положено, будет оформлено. С этого дня между нашими детьми больше нет брака. Пути их — разошлись.
У госпожи Ци внутри всё оборвалось. Сердце её болезненно сжалось. Она поспешно шагнула вперёд, преграждая путь:
—Сватья, постой! Ещё только что всё было спокойно, без туч на горизонте — как же всё вдруг зашло так далеко? Здесь должно быть недоразумение, уверена! Давай поговорим по-хорошему, не горячись! Это не пустяк, это судьба детей — вся их жизнь! Разве можно решать такое сгоряча, в порыве?!
Но госпожа Цэнь уже всё решила. Мысли о разводе — пусть и немыслимом по меркам благородных родов — зрели в ней давно, и теперь, когда чаша терпения переполнилась, она более не собиралась униженно упрашивать или подбирать слова. Её голос звучал холодно, с насмешкой:
— Какое, прости Небо, может быть недоразумение? Ты хочешь сказать, будто Лю Чан за эти три года ни разу не поднял на Дань`эр руку? Что всегда был ей любящим и почтительным супругом, а не вступал в срамной сговор с принцессой Цинхуа, унижая мою дочь прилюдно, перед глазами всего рода?
— Или, может быть, ты утверждаешь, что ваша семья всегда заботилась о Дань`эр, обращалась с ней бережно, без обид и укоров? Что ты, как свекровь, была ей примером ласки, понимания, тепла?
Она вскинула подбородок, глаза её сверкали от сдержанной ярости.
— На всём этом пути, пока я сюда шла, я видела только одно: слуги в вашем доме не считают Дань`эр госпожой. Перед ней ленятся, за спиной клянут, бросают презрительные взгляды. Что теперь за время? Вечер уже на исходе, а ужин ей никто не подал. А до этого — ни крупицы утренней еды. Девушка хворает, а хоть один лекарь пришёл бы — нет! Не увидела ни одного!
— Я таких сцен видела лишь в самых чёрствых, самых невежественных лавочниках, где невестка — это рабыня без права на сострадание. Дань`эр — всего лишь жена купеческого сына, и пусть она не читала столько книг, как ты, почтенная госпожа с титулом, и не ведает всех тонкостей великой морали, как ты, мудрая супруга чиновника, — ты, будь добра, объясни ей, глупой женщине: где же тут недоразумение?
Даже «сватья» — близкого звания — та больше не удостоила. Словно незримо перерезала все нити родства, все слова, что раньше могли смягчить. А если уж по правде говорить — вины на их стороне было хоть отбавляй. Вернуть деньги — это ещё цветочки. А если правда всплывёт наружу? Что тогда?
Госпожа Ци вспотела до последнего волоска, крупные капли выступили у линии лба. Она выдавила из себя натянутую, приторную улыбку:
— Недоразумение, конечно недоразумение! Мы во всём разберёмся, по-хорошему, как положено. Только, может, поговорим спокойно, без обострения?
Но госпожа Цэнь не глядела в её сторону. Словно уже всё было решено.
Тогда госпожа Ци обернулась к барышне Сюэ, почти умоляя:
— Хорошая девочка, ну хоть ты скажи своей свекрови слово. Со старинных времён говорят: «Лучше разрушить храм, чем разрушить брак». Всегда старались примирить, а не разводить. Кто в юности не оступался? И сам мудрейший сказал: «Признать ошибку и исправить её — величайшая добродетель». Я даю слово — Цзышу больше никогда такого не сделает!
Но барышня Сюэ только что услышала, с каким лицом её свекровь говорила всё это. И где уж ей — молодой, застенчивой — бросаться на амбразуру. Она лишь горько усмехнулась и отвернулась, молча переводя взгляд на Мудань.
И тогда госпожа Ци тоже посмотрела туда же — в сторону своей невестки.
А Мудань… Мудань сидела спокойно перед зеркалом. Ни дрожи, ни слёз, ни ответной брани. Изящными пальцами она как раз выбрала из нефритовой шкатулки алую помаду и тонким слоем наносила её на губы. Лицо её было сосредоточенным и безмятежным. Всё, что происходило вокруг — весь этот шум, пререкания, мольбы и упрёки — будто не имело к ней ни малейшего отношения.
Госпожа Ци едва сдерживалась, чтобы не взорваться. Ранее ведь всё шло как надо: госпожа Цэнь, казалось, уже почти поддалась её уговорам, готова была замять дело, унять бурю. Но стоило этой Мудань с ней немного потолковать — как всё обернулось с ног на голову. Это ведь она, она всё испортила! Что ж, не иначе как решила воспользоваться случаем — и не только себя оправдать, но и поднять себе цену. Да ещё и отыграться, выместить обиду?
Мысль эта взбесила её окончательно. Вскинув подбородок, она стремительно направилась к Мудань, и голос её зазвенел в комнате, словно хлёст по стеклу:
— Дань`эр!
Внезапный окрик заставил девушку вздрогнуть. Рука её дрогнула, и помада вышла за контур губ. Слегка поморщившись, Мудань взяла тонкий белоснежный платок и аккуратно стерла мазок. Затем обернулась к госпоже Ци, глядя прямо и спокойно:
— У госпожи есть наставления?
Даже «мать» не сказала. Вот как, Хэ Мудань! Такая тихая, смиренная, словно обиженный лотос в осеннем пруду — и всё это притворство? Вышло теперь наружу, настоящее — острое, ядовитое, строптивое. Гадкая, неблагодарная девчонка!
