Хэ Чжичжун размышлял: старый лис в лице Лю Чэнцая, очевидно, не собирается склонять голову ни перед самим ваном Нин, ни перед чьей-либо волей. Зато умеет бить в слабое место: знал, что он, Хэ, до боли любит свою дочь, да и семья у него большая, на плечах забот невпроворот — посему, если не прижмёт по-настоящему, то в открытую ссориться не станет. Давить дальше — только себе в убыток: сделаешь слишком резко, и у старого лиса появится повод нажаловаться вану. А ведь запасной путь уже давно приготовлен. Чего теперь бояться его махинаций?
Хэ Чжичжун не стал возражать против предложения Лю Чэнцая.
Тот, со своей стороны, уселся за письменный стол, не спеша вывел иероглифы на шелковой бумаге, словно и не было перед ним никакого конфликта. Заверив написанное своей личной печатью, он поднял лист к свету, ещё раз внимательно перечитал, только после этого осторожно подул на ещё влажные чернила. Бумага легла в складки его одежд — надёжно спрятанная у сердца. Поднявшись, Хэ Чжичжун сухо попрощался с Лю Чэнцаем, не забыв поблагодарить и Ци Чанлина. Затем, сдерживая гнев, повёл своих двух сыновей — тех самых, что не скрывали ни яда во взгляде, ни жажды возмездия — прочь из дома Лю.
Когда дверь за ними закрылась, Ци Чанлин, не зная, до какой именно черты дошли переговоры, повернулся к зятю:
— Зять, ну как, получилось всё уладить? Я должен пойти доложить…
Лю Чэнцай с серьёзным видом произнёс:
— Всё уладили. Можешь передать, что наши две семьи разошлись по-хорошему, спокойно договорившись: решили расстаться миром, без взаимных упрёков. Только вот Цзышу, видно, всё ещё колеблется, сердцем привязался — трудно ему отпустить. Нужно время. Я с твоей сестрой поговорим с ним, убедим, успокоим. Добром растолкуем, чтобы потом опять не потянуло к Дань`эр, не вышло бы неловко, не пришлось бы снова за лицо краснеть. Только так и будет по уму.
Слова были разумные, и говорить тут было не о чем — но всё равно ведь дело до конца не решено! Ци Чанлин смущённо почесал затылок:
— А не сочтут ли это затягиванием? Зять, не лучше ли пока всё ещё горячо, как говорится, доконать — да и убедить Цзышу. Мужик ведь, не без жены останется! Зачем так убиваться?
Каково! Да он, глядишь, и сам нетерпеливей семьи Хэ! Лю Чэнцай недовольно глянул на него:
— Какое, к чёрту, затягивание? Ты бы видел, какие там у них рожи! С таким гонором, с таким напором — кого ты тут обманешь? Я, между прочим, только что дал им подписанный собственноручно документ, с личной печатью. Что, по-твоему, моя подпись не в счёт? Просто нужно немного времени. Успокойся. Мы же с тобой не чужие — я что, обману тебя? Я, чтобы родню подставлять? Да никогда такого за мной не водилось!
Раз уж написана и вручена подписанная гарантийная грамота — значит, отпираться не станет. Услышав, как праведно и без тени колебаний говорит Лю Чэнцай, да и подумав, что с его стороны родню он и впрямь никогда не подводил, Ци Чанлин даже вспотел от неловкости, стыдясь своих подозрений. Не осмелившись больше возражать, он поспешно откланялся и отправился исполнять порученное.
А Лю Чэнцай, закинув ногу на ногу, просидел в одиночестве ещё с полчаса, прокручивая в голове будущие шаги — по порядку, без спешки, пока не убедился: всё спланировано до мелочей, ни одна деталь не выпадет, всё просчитано. Лишь тогда лениво распорядился:
— Позовите ко мне Сися.
Семейство Хэ, в делах торговых осторожное, предусмотрительное, действовало всегда с оглядкой и по своей собственной схеме — туда лезть бесполезно. Стало быть, надо бить, с другой стороны. Надо бить по Мудань.
Лю Чэнцай провёл пальцами по бороде, мысленно усмехнулся и тихо пробормотал:
— Хэ Мудань… Ты, может, и не делала моей семье зла. А я, выходит, сделаю. Уж прости, виноват. Но что ж поделаешь — надо же было тебе сидеть смирно и по правилам, а ты затеяла эту клоунаду…
Оставив позади ворота дома Лю, отец с сыновьями вскочили в седла, отпустили поводья, позволяя лошадям идти лёгким шагом. Хэ Далан, и не скажешь — тот самый, кто несколько мгновений назад готов был рвать и метать, теперь говорил ровным, почти шепчущим голосом:
— Отец, ведь и так ясно: всё, что он затеял, — ради денег. Потому и выдумал эти препоны. Зачем же нам было с самого начала не уступить? Столько сил потратили зря. А мать с Мудань теперь, поди, сидят дома на иголках, вся извелись.
Хэ Чжичжун спокойно ответил:
— А если бы я в самом начале слишком легко согласился, не показалось бы ли ему это подозрительным? Чем труднее что-то даётся, тем крепче держат это в руках. Он тогда будет думать, что мы испугались, что мы уступили под давлением. И впредь, что бы ни случилось, ему в голову не придёт искать в нас подвох — максимум, что подумает, так это: “Не повезло мне, вот и всё”.
— Всё так же, как в торговом деле, — продолжил Хэ Чжичжун. — Если продавец сразу соглашается на цену, которую предложил покупатель, тот непременно начнёт подозревать подвох. А вот если продавец и виду не подаёт, что готов уступить, да ещё поторгуется, попридержит, — тогда и покупатель, даже переплатив немного, будет уверен: вещь того стоила.
Далан тихо рассмеялся:
— Но эта обида в груди сидит, прямо жжёт… Когда с Мудань всё решим, надо бы поскорее убраться отсюда. Пусть эта парочка псов — отец с сыном — хлебнут сполна!
Второй сын вставил:
— Отец, дайте взглянуть на ту самую бумагу, что старый прохвост тебе подписал?
Хэ Чжичжун достал из-за пазухи аккуратно сложенный лист, передал ему. Хэ Эрлян развернул, внимательно прочитал и усмехнулся:
— Вот с этой распиской в руках мы точно получим — отступную бумагу. Без вариантов.
— А ну-ка, — Далан протянул руку. Внимательно изучив содержимое, он снова аккуратно сложил листок, передал обратно отцу и сказал с ухмылкой:
— Всё-таки твоя идея, братец, и вправду гениальна. Нужно было найти кого-то постатуснее его, только тогда дело сдвинулось. А иначе — кто знает, сколько бы он нас ещё мурыжил.
— Да он, по правде сказать, и вовсе не воспринимает вана Нин всерьёз, — Хэ Эрлян усмехнулся сдержанно, но презрительно. — Просто использовал его имя как удачный повод, чтобы соскочить с крючка. Но это ещё не конец — со временем он наверняка придумает новый способ напакостить. Нам нужно быть начеку.
— С его характером, — кивнул Хэ Чжичжун, — он на смертельную вражду не пойдёт, да и до открытых кровавых разборок опускаться не станет. Но вот житьё может подпортить — это точно. Так что, сынок, ты прав. Будем держать ухо востро.
— Всё же, — вмешался старший, — за это дело больше всех выложился Синчжи. Два таких дорогих скакунов — и всего за одно слово от вана Нин. Отец, вы уж позаботьтесь, чтобы он не остался в накладе.
Услышав это, Хэ Чжичжун слегка улыбнулся:
— В этом можешь не сомневаться.
Он повернул голову и с довольством окинул взглядом своих сыновей — старшего и младшего. Один — знаток пера, другой — мастер меча. Все эти годы они были его надёжной опорой, плечом и щитом. Ведь в их деле, где замешаны золото, камни, благовония и шелка, — одного глазомера мало, да и одними речами не обойдёшься. Тут нужны и воля, и ум, и смелость: и поехать куда надо, и с кем угодно договориться, и товар сберечь, если вдруг грянет буря.
Старший сын, Далан, — прямой, решительный, с размахом и силой. Не боялся ни дел, ни людей. Кто бы ни попытался быть жестоким с ним — он всегда мог быть ещё беспощаднее. Хоть ножом себе в бедро — и глазом не моргнёт, и при этом ещё и смеяться будет. Неустрашимый.
