В груди у Ли Сина что-то сжалось. Он с трудом сдержал разочарование. И, сделав шаг к выходу, всё же напомнил:
— Когда я выходил, тётушка уже отправилась навстречу своей подруге. Думаю, она прибудет к воротам Цися довольно скоро.
Хэ Далан кивнул:
— Мы тоже сейчас выезжаем.
Ли Син всё медлил, не желая уходить. Он так и ехал рядом с Хэ Даланом, будто надеясь, что появится случай, возможность — хоть слово перекинуться с Мудань.
А когда она, уже в седле, собралась выезжать, он подался вперёд и, задержав взгляд на ней, произнёс негромко, почти с заботой:
— Ты ведь не очень уверенно держишься в седле. Не рискуй. Не нужно храбриться. Будь осторожна.
Мудань ответила с лёгкой, невозмутимой улыбкой:
— Благодарю за заботу, старший брат. Обязательно запомню.
Она говорила мягко, вежливо — но в голосе не было ни тепла, ни привязанности. Всё — по правилам, по долгу. И ни капли больше.
Ли Син будто хотел что-то добавить, но, встретив прямой и холодный взгляд Хэ Далана, понял: не время, не место. И, сдержанно кивнув, повернул коня и уехал, заставляя себя не оборачиваться.
Мудань с Хэ Даланом прибыли к воротам Цися. Перед ними уже ждала Ли Маньшэн — в окружении семи-восьми женщин, все при конях, все нарядные, каждая как сошедшая с шелковой свитки.
Возраст — разный: кому за сорок, кому не больше пятнадцати. Но объединяло их одно — осанка, уверенность и ухоженные, породистые лошади. Кони были не просто красивые — каждый выбран с толком: лёгкие в ходу, стойкие, с живым блеском в глазах.
На женщинах — не вычурные, но добротные костюмы для верховой езды. Седельные сумки, перевязи, даже украшения — всё скромно, но надёжно, будто выбрано не для показной прогулки, а для настоящей скачки.
Женщины громко смеялись, подкалывали друг друга, сшибались плетьми, поддразнивали, как мальчишки. В их голосах звенела раскованность и живая энергия. С первого взгляда было ясно: это не жеманные благородные дамы из пышных павильонов — это те, кто знает, как сидеть в седле и держать равновесие не только телом, но и словом.
Ли Маньшэн, увидев брата и сестру Хэ, ни словом не поинтересовалась, куда подевался Ли Син. В её глазах это было делом третьестепенным.
Сначала она велела Хэ Далану удалиться — с мягкой настойчивостью, без грубости, но так, что возражения стали невозможны. А затем взяла Мудань за руку и слегка притянула к себе.
— Вот, — заговорила она негромко, с живым блеском в глазах. — Все, кого ты здесь видишь, — мои добрые подруги. Женщины простые, прямые, не по двору воспитанные, а по жизни. Их семьи — все при военных: мужья, отцы, братья. Каждая знает, что такое поле, пот, труд. Своим добром дом поставили, не по знатности.
Она бросила короткий взгляд на группу весело смеющихся всадниц и добавила:
— Не утруждай себя лишней учтивостью. Будь такой, какая ты есть. Не жеманься. Главное — держись открыто и по-простому. Они это ценят.
Смысл был ясен: эти женщины, несмотря на свои наряды и породу лошадей, не были из тех, кто судит по рождению. Все они вышли не из знатности, а из службы, крови и пота. Потому и к Мудань, с её происхождением, относились бы без предвзятости. Ни насмешек, ни косых взглядов — если она сама не даст повода.
Мудань в душе усмехнулась: за внешней развязностью Ли Маньшэн скрывалась удивительная проницательность. Улыбнувшись, она ответила с лёгкой игривостью:
— Всё, как скажет тётушка. Я вас слушаюсь.
Увидев, что Мудань действительно радуется и чувствует себя свободно, Ли Маньшэн тоже расцвела в улыбке:
— Я уж думала, ты сегодня не придёшь. Но вот правильно говорят — человек должен жить свободно, легко. Слишком много дум, слишком много страха — и сам себя в тюрьму загоняешь.
Она взяла Мудань под руку, с мягкостью, почти материнской теплотой, и заговорила чуть тише:
— У меня ведь нет дочери. Когда бываю с этими женщинами — среди своих, конечно, — но всё равно чувствую себя одиноко. Одной неудобно. А теперь ты со мной… совсем по-другому.
С этими словами она подвела Мудань к остальным и стала представлять — без тени смущения, без сокрытия.
Она прямо сказала, что Мудань родом из купеческой семьи. И в тоне её не было ни стеснения, ни извинений, ни притворной сдержанности. Напротив — гордость, спокойная уверенность, будто это не что-то, за что нужно оправдываться, а просто один из множества человеческих путей.
И действительно — женщины из круга Ли Маньшэн восприняли это ровно. Ни насмешек, ни косых взглядов, ни вымученного снисхождения. Все сдержанно дружелюбны, приветливы, каждая сказала Мудань что-то — кто-то похвалил причёску, кто-то сделал комплимент цвету одежды, кто-то просто тепло улыбнулся. В их кругу чужие не оставались чужими надолго.
Особенно выделялась одна из них — сдержанная и спокойная дама с ясным, немного строгим лицом. Говорили, что её муж — сам главнокомандующий императорской гвардии, один из высших военных начальников. Остальные, даже не замечая, относились к ней с особым вниманием — в голосе, в взгляде, в жесте.
Но сама она держалась очень просто. Никакого высокомерия, ни одного холодного слова. Рядом с ней стояла девушка — её дочь, пятнадцати лет, звали её барышня Сюэ.
Круглолицая, свежая, улыбчивая, она с первого взгляда вызывала симпатию — и без того редкую в стольких столичных лицах. Едва почувствовав интерес к Мудань, она сразу подбежала, словно порыв ветра, и заговорила весело, по-детски:
— От вас так вкусно пахнет! Это духи? Или ткань такая? Скажите, пожалуйста!
И прежде чем кто-то успел их остановить, они уже стояли рядом, переговаривались, смеялись, словно знали друг друга не пять минут, а целый год.
Весёлая, говорливая процессия выехала за городские ворота, направляясь в сторону Хуанцю. Как только дорога стала шире, а прохожих и повозок поубавилось, всадницы, смеясь и перекрикиваясь, начали отпускать поводья. Лошади, почуяв свободу, перешли на неторопливый рысь, изредка подхватывая лёгкий галоп.
Проехав с полверсты, госпожа Доу, вся в азарте, вдруг сняла с волос тонкую заколку в виде переплетённой веточки и, высоко подняв, предложила:
— Вот! Пусть эта шпилька будет призом. Кто первой доберётся до дальнего холма — та её и получит!
В ответ раздался взрыв восторженных возгласов. Женщины, не дожидаясь сигнала, рассмеялись и хором — хай! — ринулись вперёд. Кони рванули с места, копыта загрохотали по земле, юбки и плащи вспорхнули в воздух, как крылья.
Мудань замерла в седле, ошеломлённая. Всё это было так живо, так стремительно, что казалось сном — она не ожидала такой прыти.
Но Ли Маньшэн, оставшись рядом, обернулась и рассмеялась:
— Пусть себе бегут. У них азарт — будь здоров. А ты не спеши. Дай лошади немного пройтись трусцой, почувствуй, как она двигается. Привыкнешь — тогда и поскачешь. Не бойся, я рядом. Никто тебя одну не бросит.
Мудань согласно кивнула, обуздала рвущегося вперёд жеребца, позволила ему перейти в спокойный ритм. Слева от неё ехала Ли Маньшэн, справа — крепкая и надёжная тётушка Фэн, чуть впереди — барышня Сюэ, которая то и дело оборачивалась, поддразнивая Мудань игривым взглядом и похлопывая по холке своего коня.
Небо над головой — бездонное, ярко-лазурное. Трава вокруг — зелёная, словно свежий шёлк, дышащая утренним ветром. И вдруг… всё то, что угнетало, все тяжести последних дней — словно рассеялись.
Мудань невольно улыбнулась. Губы сами собой изогнулись вверх, будто душа наконец вспомнила, как это — смеяться.
