Ли Маньшэн сказала:
— Характер у неё, надо признать, не совсем как у её родственницы. По крайней мере, при мне — мягкая, почтительная, скромная. Внешность — вполне приятная. А госпожа Пэй была особенно любезна: сама подошла поговорить со мной, и даже упомянула тот случай, когда Син пострадал, и нескольких детей тогда выпороли. Извинилась, сказала, что очень сожалеет. Мне показалось, что за этим всем кроется нечто большее.
Госпожа Цуй сдержанно улыбнулась — в её взгляде читались и гордость, и лёгкое пренебрежение:
— Что ж, высокая невеста — низкий жених. Наш Ли Син хоть и занимает пост лишь при ванском управлении, конечно, не сравнится с их цзяньи дафу. Мы, люди купеческого происхождения, как-никак не тянем на их старинный чиновничий род.
Но в голосе её не было уныния, напротив — едва уловимое довольство.
Ведь её сын, пусть и пока занимается торговыми делами, не остался незамеченным. Были люди, которые — несмотря на его происхождение — уже видели в нём особую ясность ума, силу характера, необычный дар. А что может быть приятнее для матери, чем знать: твой сын — незауряден?
И именно потому она всё строже, всё разборчивее подходила к вопросу брака Ли Сина. Он заслуживает лучшего.
Ли Маньшэн прекрасно понимала, откуда растут корни таких слов госпожи Цуй. Та просто не одобряла нрав госпожи Ци — холодной, надменной женщины — и потому с подозрением смотрела и на Ци Ючжу. Вероятно, именно поэтому сейчас так подчеркнуто указывала на разницу в положении и роде. Но истинная причина крылась вовсе не в статусе: для госпожи Цуй в людях прежде всего важна была нравственность.
Ведь за последнее время она сама рассматривала для Ли Сина не менее знатные семьи, чем дом Ци Чанлина, — но главное внимание уделяла не родословной, а добропорядочности и благонравию. А с этим, как известно, в высоких семьях не всегда ладно.
Однако Ли Маньшэн не собиралась развивать тему. Своё дело она сделала: новость донесла, дальше пусть уже решают сами — госпожа Цуй и Ли Юань, кому быть невесткой в их доме.
Жаль только Мудань.
Такая девушка — открытая, добрая, искренняя, и, что самое главное — та, кого действительно любит Ли Син. Увы, именно её госпожа Цуй не желает видеть в невестках. И изменить это… вряд ли возможно.
Разговор незаметно перешёл на иные, мелкие темы. Женщины перебрасывались словами без особой цели, пока не услышали: Ли Син вернулся.
Всегда сдержанный, опрятный, даже в самый зной, остающийся свежим, как лист лотоса на воде, теперь он вошёл, вспотевший, с влажной от пота линией на лбу. Лишь одним взглядом охватил груду праздничных даров, аккуратно разложенных перед матерью и тёткой, и невольно нахмурился.
— Матушка, вы собираетесь отнести это в поместье вана? Ее высочество уже родила?
Госпожа Цуй расхохоталась, ничуть не смутившись тем, что при ней стоял сын, — мужчина, которому, казалось бы, не следовало слушать такие разговоры. Но она махнула рукой, не став делать из этого тайны:
— Где там! Ещё рано. Всего лишь с утра началось. У ее высочества это первая беременность, да и тело у неё хрупкое. Если к ночи родит — и, то хорошо будет.
Ли Маньшэн усмехнулась, с ноткой самодовольства в голосе подхватила:
— Вот уж верно сказано. Бывают знатные дамы, что с детства к седлу приучены, лук да мяч в руках не новость — такие, пожалуй, справятся и без особых страданий. А вот те, что всё детство в нефритовых покоях провели, на руках воспитаны, в шелках и благовониях, — для них рождение ребёнка становится настоящим испытанием.
С этими словами она не скрывала определённой гордости — ведь сама прошла через это куда проще.
— А я, помню, рожала — будто и не заметила. Тело у меня крепкое, руки привычны к делу, да и в молодости я не чуралась движения. Для меня роды — как дыхание, легко прошли. А на заставе у нас, у границы, таких женщин — сплошь и рядом.
Она хмыкнула, вспоминая:
— Помню, была одна — как сама себе повивальная бабка. Родила в одиночку, а потом увидела, что на дереве в саду поспели зелёные орехи, так встала, сама и залезла за ними — есть захотелось.
Она покачала головой с усмешкой.
— А эти столичные госпожи… любят поиграть в конницу, да не более. Кто из них на самом деле способен вот так подняться и полезть на дерево через пару часов после родов?
Госпожа Цуй, выслушав рассказ, вдруг, как бы между делом, перевела разговор на другую тему, в её голосе прозвучала мнимая беспечность, за которой легко угадывался прицельный намёк:
— Так что я и говорю при выборе невестки здоровье должно быть на первом месте. Без этого — никуда.
Ли Син промолчал. Ни возражений, ни согласия — только тяжесть, нарастающая внутри. Он не ответил матери ни словом, и от этого в комнате повисло неловкое молчание.
Ли Маньшэн, заметив, как лицо племянника помрачнело, поспешила вмешаться, чтобы разрядить обстановку:
— Син, помнишь, я просила тебя разузнать насчёт домов? Как успехи?
Ли Син собрался с мыслями, с трудом вытянул из себя ответ:
— Спрашивал. Пока ничего подходящего не появилось. Но я дал указание — как только будет подходящий вариант, сразу поеду смотреть и, если подойдёт, куплю.
Госпожа Цуй понимала, что Ли Маньшэн нарочно вмешалась, чтобы заглушить её колкое замечание. И не стала настаивать. Вместо этого кивнула, продолжив в том же ключе:
— Ты только не тяни с этим, Син. Об этом ты должен позаботиться для своей тётушки как следует.
Но Ли Син вновь ничего не сказал. Только слегка кивнул, глядя в сторону. Посидел молча с минуту, затем вдруг резко поднялся.
— Я ужинать не буду, — бросил он и, не дожидаясь ответа, быстро вышел из комнаты.
— Эх ты, дитя моё… — раздражённо выдохнула госпожа Цуй.
Но договорить она не успела — Ли Син уже скрылся за занавешенной дверью, и лишь лёгкий сквозняк выдал его поспешный уход. Госпожа Цуй тяжело вздохнула и повернулась к Ли Маньшэн, с выражением бессилия на лице:
— Признаю, девочка та и впрямь неплохая. Я ведь изначально и не была против её происхождения. Мы сами ведь когда-то с торгового пути поднялись — кому теперь вспоминать, откуда ноги растут?
Она помолчала, и в голосе её вдруг появилась нотка глубинной тревоги, почти суеверного сомнения:
— Но вот что мне в ней не даёт покоя — её здоровье. Такое чувство, будто одно дуновение ветра способно унести её, как лепесток. А лицо… такая уж красота — чересчур. Слишком яркое пламя быстрее гаснет. Луна, достигшая полноты, непременно пойдёт на убыль… Не к добру это, вот что я тебе скажу.
Но Ли Маньшэн не стала поддакивать. Она не вступала в споры, не хвалила, не осуждала — просто тихо заметила, глядя в сторону:
— А всё-таки жить вместе это не дело расчёта, а дело сердца. Надо, чтобы оба по-настоящему хотели.
