Император нынешнего времени питал особую слабость к пионам. Говорили, будто бы за один лишь экземпляр Тысячелепесткового Яохуана, выращенный простым садовником, он щедро выложил десять тысяч золотых монет. По его повелению был разбит особый императорский пионовый сад, в котором собраны не только редчайшие местные сорта, но и диковинки, привезённые изо всех уголков Поднебесной. Каждую весну, когда первые бутоны раскрывались, во дворце устраивался грандиозный праздник: с песнями, танцами, угощением и — непременно — состязанием для избрания Царя цветов. Победивший сорт удостаивался не только почётного звания, но и славы на всю столицу, а нередко — и целого состояния.
С тех пор пионы стали страстью и гордостью всей знати. Каждый ванский двор, каждый богатый дом стремился завести у себя в саду необычайный сорт, не такой, как у других. Столичные семьи мерялись между собой не только пышностью одежд и утончённостью обычаев, но и — всё чаще — цветами. Даже простые люди, не имея ни звания, ни злата, берегли у себя на подоконниках кустики пионов, словно главное богатство.
Так и сегодня, пир в доме Лю не стал исключением. Среди гостей, что один за другим стекались во внутренний сад, девять из десяти — мужчины ли, женщины ли — непременно носили в причёске пион. Особенно отличались гостьи: на высоких причёсках, уложенных в изящные узлы и валики, красовались пышные цветы — алые, золотистые, перламутрово-розовые. Сравнивали не только наряды и драгоценности — сравнивали пионы: чей редче, чей ярче, у кого бутоны крупнее, а лепестки изящнее. Не пион — не гостья.
Однако среди пышно разряженных гостей, соревнующихся в редкости и роскоши своих пионов, Мудань оказалась одной из немногих, чья причёска оставалась свободной от цветка.
В отличие от Лю Чана, встречающего гостей у ворот, она вовсе не стремилась быть на виду. Ещё до начала торжеств Мудань незаметно укрылась в тени раскидистого дерева, подальше от оживлённой толпы. Оттуда, в полумраке листвы, она безмолвно наблюдала за прибывающими на цветочный пир.
Из-за прежней болезни, своей нелюбви к шуму и не расположенности к праздным знакомствам, она почти никого не знала. Долго копалась в памяти, всматриваясь в лица, пробегающие по дорожкам и террасам, — но среди гостей с трудом смогла узнать лишь несколько знакомых фигур.
А вот те двое, ради кого она сегодня действительно пришла — принцесса Цинхуа и её двоюродный брат Ли Син — всё не появлялись.
Возле неё, как тень, сдержанно стояла Юйэр. Та исполняла свою новую роль с истинным усердием: ловко, не теряя достоинства, поясняла Мудань, кто есть, кто среди прибывших.
— Посмотрите, госпожа, — тихо проговорила она, кивнув в сторону стройной женщины в серебряно-алой одежде с широкими рукавами, — вот идёт супруга наследника хоу Цзю из Чучжоу, госпожа Бай. В волосах у неё — красный пион и золотая булавка с качающимся подвесом.
Это жена одного из ближайших друзей господина. Говорят, прошлой осенью она родила ему сына, и теперь у них в доме, как и у нас, — много родни, шумно, людно.
Она выглядит холодной и недоступной, но на самом деле обладает мягким нравом и хорошим воспитанием. Если госпоже будет угодно заговорить с ней — она вас не обидит.
Последние слова Юйэр, пропитанные невинной, но заметной двусмысленностью, заставили Мудань насторожиться. Она невольно вновь перевела взгляд на ту самую женщину — супругу наследника титула хоу из Чучжоу.
Та стояла, как изваяние, в центре женского круга, под стать своей холодной красоте. Взгляд её был прикован к цветущему кусту «Юйбаньбай» — редчайшему сорту пиона, укрытому за лёгкой занавесью из плетня и синеватой марли. Цветок ещё не раскрылся полностью, но уже манил к себе, будто таил в лепестках сказание.
Вокруг госпожи Бай щебетали и хлопотали женщины в ярких нарядах, словно пёстрые птицы в поиске благосклонного взгляда. Однако сама она, несмотря на столь назойливое окружение, была непреклонна — лишь изредка хмурилась, бросая на них отстранённый, ледяной взгляд.
Мудань прищурилась, наблюдая за этой странной группой, и, поддавшись любопытству, тихо спросила:
— А кто все эти женщины вокруг неё? Их манеры — слишком свободные, слишком нарочитые. Но к ней они льнут с каким-то отчаянным усердием.
Госпожа Бай, похоже, не слишком их жалует…
Юйэр слегка замялась, потом, криво усмехнувшись, ответила:
— Это наложницы наследника хоу… Все до единой.— Потом добавила уже тише, с чуть слышной усмешкой:
— Не каждая госпожа в доме может похвастаться такой мягкостью и великодушием, как вы, госпожа.
Мудань чуть заметно повела бровью — не то в удивлении, не то в недоумении. Но промолчала. Каждый дом — своя клетка, своя арена. Кто за кем наблюдает, кто кого терпит и, кто кому улыбается — не всегда понятно с первого взгляда.
Похвалы Юйэр, хотя и были изысканны, звучали уж слишком усердно, почти нарочито. Мудань лишь безмятежно улыбнулась — не холодно, не тепло — и, будто невзначай, указала на другую девушку, нарядную и бойкую. Та с живым блеском в глазах кружила возле пышного куста сорта «Вэйцзы», словно вот-вот решится сорвать самую крупную, только что распустившуюся головку цветка и воткнуть себе в причудливо уложенные волосы.
— А эта девушка? Уж очень пригожа собой. Из какого она дома?
Юйэр скользнула взглядом в ту сторону, тут же улыбнулась:
— Ах, не диво, что вы её не узнали. Это вторая барышня из рода Ци, госпожа Ци Юйчжу. Она лишь в прошлом месяце с дядей вернулась в столицу — с должности, кажется, при Южной канцелярии. Когда они приходили с визитом, вы тогда были больны и не выходили. А потом, как нарочно, каждый раз — или вы нездоровы, или они спешили. Всё мимо, не встречались.
Мудань слегка кивнула — теперь всё стало на свои места. Ци Юйчжу, родная дочь Ци Чанлиня, младшего брата госпожи Ци, нынешнего цзяньи дафу — чиновника пятого ранга. Слыхала, эта девушка не только прекрасна собой, но и слывёт знатной писательницей, с детства слога тонка, нрава горделива. Любимица семьи, она как-то даже дерзнула заявить, что выйдет замуж лишь за того, кто будет относиться к ней с должной почтительностью — “чтобы оба держали поднос на равных”, как в старинной притче.
