Ребёнок, которого потеряла Юйтун, был мальчиком. Уже полностью сформировавшимся.
Для неё — служанки, давным-давно потерявшей благосклонность, отверженной и забытой, лишённой поддержки, без рода и покровителей, — эта утрата стала не просто болью, но настоящим ударом, сокрушительным и, быть может, непоправимым. Всё, что у неё оставалось, — это хрупкая надежда, что через рождение сына, если не сама она, то хотя бы её дитя сможет возвыситься, стать опорой, вернуть ей былое… Но теперь и эта надежда разбилась.
Она лежала, глядя в одну точку, как будто в бездну, а перед ней сидела Биву — с чашей терпкого отвара в руках, с мягкой улыбкой на губах. В её лице, в гладкой, безупречной коже, в пышных формах и шелковистом сиянии молодости — Юйтун всё видела вызов. Казалось, каждая её черта, каждая складка на одежде и даже приглушённый свет в глазах говорили: «Я победила. А ты проиграла».
А то едва уловимое движение уголков губ — было ли это сочувствием? Или же тонкой насмешкой, торжеством победительницы? Юйтун казалось — это торжество. Громкое, безмолвное, неприкрытое.
Она чувствовала, как в груди её поднимается отчаяние. Не от боли в теле — нет, та уже онемела. А от беспомощности, от осознания, что вся её борьба, все ночи, слёзы, угодливые взгляды, унижения — всё пошло прахом. Всё ради одного мальчика, которого она даже не успела назвать.
Сознание Юйтун плыло в горячечном тумане. Мысли путались, отрывочные образы всплывали и исчезали. И вдруг — как вспышка в темноте — она вспомнила: слуги из дома Хэ давно уже увезены. Мудань, как бы то ни было, больше рядом нет. Всё исчезло. Осталась только она — одна, беспомощная, как выброшенная на берег рыбка. Одинокая, растоптанная, опозоренная, потерявшая и дитя, и будущее.
А напротив сидит она — та, что дает ей отвар с лицемерной кротостью, с шелковой улыбкой на губах. Та, что под видом заботы, на деле… оставила её в этом одиночестве. Всё это — от неё. Всё это — благодаря ей.
Оцепеневшее тело вдруг вспыхнуло изнутри — волна жара прокатилась по жилам. Всё сжалось, напряглось, и в эту последнюю, отчаянную секунду, Юйтун, собрав остатки сил, словно отрешившись от боли, резко метнулась вперёд.
Пока Биву отвернулась — возможно, чтобы вновь предложить чашу отвара — Юйтун сорвалась с ложа, рухнула на неё и обхватила за шею мёртвой хваткой. Не ожидавшая нападения Биву с испуганным вскриком покатилась с ложа на пол, пытаясь оттолкнуть взбешённую наложницу. Но та уже занесла обе руки — когтистые пальцы впились в щеки соперницы.
— Стерва!.. — шипела она сквозь зубы, — лицемерка!.. Змея!.. — и с дикой яростью царапала по обе стороны прекрасного лица, оставляя на бледной коже кровавые полосы.
Это было не нападение. Это была последняя вспышка — отчаяния, боли, ненависти и сломанных надежд.
Биву ещё совсем недавно, едва скрывая ликование, мысленно благодарила небо: «Вот оно, свершилось. Без моих рук, без грязи — и всё, само собой. У Юйтун мертворождённый… а это значит, что у Ци`эр остался единственный шанс. А раз так — госпожа не допустит, чтобы этому ребёнку что-то угрожало. Значит, и я — в безопасности».
Но не успела она толком насладиться этой мимолётной радостью, как в следующий миг была сбита с ног. Что-то тяжёлое и горячее, с дикой яростью, врезалось в неё, обвило шею железной хваткой — воздуха не стало, лёгкие обожгло.
Она даже не успела вскрикнуть, как лицо её обожгла жгучая боль. И тут же в уши врезались захлёбывающиеся рыдания и крик:
— Лицемерная тварь! Снаружи мягкая — а внутри отрава! Ты всегда делала вид, что мне добра желаешь, а всё это время убивала меня! Ты довольна теперь?! Ты счастлива?! Верни мне моего ребёнка!.. Верни его, слышишь?!
Голос Юйтун был надломленным, искажённым — в нём слышалась не только ненависть, но и бездна страдания. Её ногти оставляли на лице Биву рваные следы, как когти дикой кошки.
Биву не ожидала ничего подобного. Её разум ещё цеплялся за обрывки спокойного дня, за шёлковые подушки, за чашу с отваром — но теперь всё это исчезло в вихре. Она судорожно закрыла лицо руками, защищаясь от ударов, уже не думая о достоинстве, не о чине — только о коже, о глазах, о том, чтобы остаться целой.
К счастью, рядом были служанки. Те, с криками и суетой, подбежали, вцепились в исступлённую Юйтун и с трудом оттащили её, не дав нанести больше вреда.
Биву, шатаясь, подняли с пола. Её посадили, подперев спину. Она дрожала — то ли от страха, то ли от ярости. Лишь когда дыхание вернулось, она с трудом выговорила:
— Зеркало… принесите мне зеркало. Я должна… посмотреть.
Служанка помедлила — знала, что зеркало, особенно сейчас, может принести не утешение, а новую бурю. Но не посмела ослушаться: вернулась с бронзовым зеркалом из комнаты Юйтун и подала его трясущимися руками.
Биву с раздражением отмахнулась — поднесли слишком далеко, она ничего не различала. Грубо выхватила зеркало и, приподняв его к самому лицу, вгляделась…
И тут же в павильоне раздался пронзительный, жуткий вопль. Она вскрикнула так, словно в это мгновение в неё вонзили нож.
С грохотом зеркало полетело в пол, разлетаясь на куски. А следом разразился вопль — не крик, не плач, а настоящее горловое рыдание, полное ужаса, злобы и отчаяния:
— Моё лицо! Моё лицо!! Что она со мной сделала?!…
Когда-то белоснежная, как лепесток, кожа — теперь была расцарапана в кровь, в глубокие неровные борозды, часть которых уже начинала набухать. Кровь, смешанная со слезами, текла по щекам. Всё, чем она гордилась, всё, что позволяло ей быть первой рядом с госпожой Ци — теперь было испорчено.
В эту минуту Биву действительно хотела убить Юйтун. Не в переносном смысле — по-настоящему.
А тем временем в стороне, угрюмо прижавшись к стене, стояла тётушка Го— та, что с самого начала ухаживала за Юйтун, которая выносила на своих плечах все её капризы и недомогания последние полгода. И теперь, глядя на это безумие, она чувствовала, как вся её преданность, труды и старания рассыпались прахом. Ни награды, ни признания, только наказание — за беспорядок, за скандал.
Лицо её мрачнело с каждой секундой.
Сквозь плач Юйтун и завывания Биву она бросила раздражённо:
— А ведь вам, миленькая, лучше бы попридержать слёзы. Если раны зальёт слеза или пудра — не ровен час, так и останется на лице красное пятно. Тогда уж точно будет поздно плакать.
