— Чжан Улань?.. — с изумлением переспросила Мудань, машинально оглядев себя. На одежду и без того грех жаловаться, но вот волосы… Конский хвост — с родней или служанками сойдёт, но к постороннему мужчине — никак нельзя.
Без лишних слов она прошла в комнату госпожи Цэнь, взяла со столика гребень и быстро собрала волосы в простой, но аккуратный узел, заколов его лаконичной серебряной шпилькой. Закончив, кивнула Хэ Чжичжуну — пусть он сопровождает, и они вместе направились в приёмный зал.
Чжан Улань уже дожидался их в главной зале дома. Сидел вольно, с чашей чая в руке, и, ничуть не смущаясь, разглядывал убранство зала. Он был здесь впервые и, хоть прежде с товарищами вполголоса подшучивал над домом Хэ — мол, наверняка всё кругом в золоте и резьбе — увиденное разительно отличалось от их предположений.
Однако Чжан Улань не был простаком. Он знал, как отличить истинную ценность от показного блеска. Пусть мебель и казалась слегка потёртой — но глаз опытный сразу подмечал: дерево — старинное, прочное, каждый резной изгиб — рука мастера. А что до благоухающей горки, сложенной из вырезанных пластов сахарной цинанской древесины, — то и вовсе редчайшая диковина, по столице таких по пальцам перечесть.
С правой и левой сторон от Чжан Уланя сидели Сылян и Далан — они составили ему компанию за чаем. Завидев, как тот с живым интересом разглядывает резную ароматную горку, братья с воодушевлением принялись рассказывать о редких благовониях, о диковинных приправах и древесных смолах, что они привозили с заморских торгов. Чжан Улань, часто бывавший в лавке Сыляна, кое-что знал о благовониях, но в тонкостях разбирался слабо. Однако слушал с жадным вниманием, не перебивая, кивая с искренним восхищением — и беседа у троих шла на удивление живо.
Лишь когда Мудань вошла в приёмную, сопровождаемая Хэ Чжичжуном, разговор постепенно стих. Чжан Улань едва взглянул на вошедшую — и сердце его вздрогнуло, будто кто щёлкнул струну в груди. Он сразу же поднялся, выпрямившись, с подобающей почтительностью поклонился Хэ Чжичжуну, а затем было уже хотел сложить руки в приветственном жесте перед Мудань, как тот, весело рассмеявшись, поспешно удержал его за плечо:
— Полно тебе, племянничек! Свои ж люди, не будь таким церемонным. Садись, рассказывай, что за дело!
Мудань, со своей стороны, изящно склонила голову в ответ и с лёгкой улыбкой поприветствовала его:
— Брат Чжан, как добрались?
Чжан Улань, услышав её голос — лёгкий, звонкий, как весенний ручей, — ощутил, будто перед ним в самом деле распустилась пышная пионовая ветвь. Он растерялся, но виду не подал — только впился глазами в её лицо, не в силах отвести взгляда. И лишь спустя мгновение, справившись с собой, вкрадчиво и почтительно отозвался, как и подобает:
— Да, госпожа.
Когда хозяева и гость расселись по местам, Сылян, улыбаясь, заговорил первым:
— Сегодня Дань`эр приходила в мою лавку и попросила послать людей разузнать про те самые сорта пионов в храмах и даосских обителях. Но как бы мы ни старались, все, кого послали, вернулись с одним и тем же ответом: лучшие осенние привои уже заранее выкуплены по заоблачным ценам. Почему, кто, ради чего — никто ничего не говорит. Но тут как раз вмешался Улань. Он, услышав о случившемся, попросил своих друзей и побратимов подсобить — и, как оказалось, не зря. Выяснились кое-какие действительно полезные подробности.
Мудань подняла на Чжана Уланя свои глаза, чистые, глубокие, точно осенняя вода, — и тот не сразу справился с собой: сердце его дрогнуло, как под порывом вечернего ветра. Он поспешно откашлялся, чтобы унять волнение, выпрямился и с серьёзным лицом заговорил:
— Именно так. Совпадение ли, судьба ли, но один из моих братьев по ремеслу частенько общается с монахом из буддийского храма Шаньго, что на переулке Бучжэнфань. И вот как раз вчера он зашёл туда повидаться — а в это время как раз приходил человек, что выкладывал огромные суммы за все лучшие привои пионов. И не просто так, а явно с умыслом — потому что вслух было произнесено ваше имя, барышня Мудань.
Заговорив об этом, Чжан Улань уже не таился — открыто взглянул на Мудань и продолжил:
— Барышня Мудань в последние дни часто наведывалась в даосские и буддийские храмы за привоями пионов — об этом теперь знают практически во всех заведениях. Вот и мой брат, услышав, как некий человек упомянул ваше имя, сразу насторожился. Он последовал за тем типом и выяснил, что тот обошёл добрый десяток храмов, повсюду скупая привои редких и дорогих сортов за огромные деньги.
Мудань нахмурилась:
— Брат Чжан, тебе известно, кто он такой? Что он говорил?
Чжан Улань, чуточку приободрившись, сдержанно кивнул:
— Мой брат, заподозрив недоброе, проследил за ним до самой окраины — выяснил, что тот человек живёт за пределами ворот Гуанхуамэнь, зовётся Цао Ваньжун, у него есть собственный пионовый сад, и каждую весну он неплохо зарабатывает на показах цветения. Тот, не особо таясь, проговорился своим спутникам, мол, нельзя допустить, чтобы барышня Хэ скупила все хорошие сорта — если барышня построит свой сад, как задумала, то прочим, вроде него, просто нечего будет делать.
Слова его повисли в зале, словно ветер принёс снаружи глухую тревогу.
Услышав, что за всем стоит Цао Ваньжун, Мудань лишь облегчённо выдохнула и усмехнулась:
— Вот как… Оказалось, это он.
Сердце её, напряжённое в тревожном ожидании, немного отпустило. Ей уже чудилось, будто за покупкой привоев стоит чья-то могучая тень, связанная с недавними событиями вокруг Фанъюаня — и потому, что дело таится зловещее, и потому, что противник должен быть непростой, коварный и влиятельный. А раз это всего лишь Цао Ваньжун… будь то он затеял соперничество за лучшие сорта пионов или замешан в обеих историях — страха перед ним у неё не было ни капли.
Чжан Улань, напротив, словно пламени жаром охваченный, в гневе вскинул рукав:
— Барышня Мудань прежде чем-то обидела его? Это же явный умысел! Специально идёт поперёк вас! И вообще — срамота! Большой, бородатый мужик, а ведёт себя как базарная баба, с девушкой соперничает в торговле — да где же честь мужская? Что за человек такой? Позвольте, я схожу и как следует проучу этого горлопана — посмотрим, сунется ли он после этого ещё раз!
Мудань засмеялась — легко, но сдержанно, как полагается девушке благородного происхождения:
— Уже благодарю тебя, брат Чжан, за пылкое рвение. Но, если вдуматься — мы ведь с ним в одной стезе. А в нашем ремесле зависть — не в диковину. Он опередил меня, предложил за цветы больше — не украл, не выманил, всё по правде, всё по рынку. Разве можно пенять ему за это?
Она с достоинством откинула прядь с виска, её голос звучал спокойно и рассудительно, но в глазах уже тлел огонёк стратегии: раз известен противник — можно и план выстроить.
Чжан Улань невольно покраснел, потупив взор. «Да, Мудань, должно быть, недолюбливает, когда мужчины сразу хватаются за кулак», — подумал он с уколом стыда. Сидя в стороне, он принялся молча вертеть в ладонях чайную чашку, изо всех сил стараясь скрыть неловкость.
Далан сдвинул брови:
— Мне вот что непонятно… С чего это Цао Ваньжуну вдруг взбрело в голову, будто ты собираешься построить свой сад? Ведь ты только начала покупать цветы, никакого сада ещё и в помине нет. А он уже как на иголках, будто у него из-под носа бизнес крадут. Не слишком ли это… проницательно?
Мудань слегка усмехнулась, в голосе прозвучала сдержанная ирония:
— Старший брат, ты его, видно, не встречал. Этот человек и впрямь очень хваткий, глазастый, нюх у него как у старой лисы. Я как-то уже сталкивалась с ним: тогда он тоже пытался у меня выкупить редкий сорт пиона. Потом, как-то уж больно быстро узнал, кто я и откуда. В другой раз, когда мы с Пятым братом и невесткой зашли взглянуть на его сад, он прямо набросился с расспросами и подлизами — всё уговаривал меня продать ему те цветы. Я отказалась. Он стал предлагать обмен. А тут невестке сделалось нехорошо, и мы поспешили домой. Я пообещала вернуться позже… так он едва не сорвался в грубость.
Она замолчала, и её глаза потемнели от неприязни. Однако в голосе по-прежнему звучала ледяная невозмутимость. В нём не было ни гнева, ни обиды — лишь тихое презрение к тем, кто привык только хитрить и давить.
