— Может, в другой день? У тебя ведь сегодня день рождения… Хочешь в парк аттракционов?
С тех пор как с её мамой случилось несчастье, именно Мэн Тин переживала сильнее всех. Шу Чжитун боялся лишний раз напоминать ей о прошлом, так как всё ещё видел в ней маленькую девочку, хрупкую и ранимую.
Мэн Тин взглянула на серое, промозглое небо.
Шу Чжитун смущённо добавил:
— Погода, конечно, не для веселья…
Увидев, что в глазах Мэн Тин нет горечи, а лишь спокойствие, он решился и повёл её на кладбище.
Воздух там был сырой и холодный.
Мэн Тин положила перед могилой матери букет белых маргариток. Она провела пальцами по влажному камню и в молчании, мысленно, рассказала всё, что накопилось в сердце.
Если бы мама была жива, она бы больше всего на свете хотела, чтобы Мэн Тин была счастлива. Если бы знала, что дочь бросила музыку и танцы из-за того, что случилось, наверняка уже стучала бы ей по лбу и ворчала: «Упрямая ты моя… Всё напрасно, значит, старалась твоя мама?»
Мэн Тин вспомнила и невольно улыбнулась.
Нет. Всё не напрасно. Она обязательно сделает так, чтобы добрый и честный Шу Чжитун жил легче и радостнее.
Шу Чжитун увидел, как она спокойно вышла с кладбища, и только тогда с его плеч свалилась застарелая тяжесть. Спустя столько лет он впервые почувствовал, что, может, не всё так беспомощно.
Мэн Тин попросила его не покупать торт и просто пообещала, что вечером поедят всей семьёй. Однако как только они поели, она накинула рюкзак и собралась уходить.
— Я иду на конкурс, — объяснила она. — Это конкурс фортепиано, я вернусь поздно. Учительница Сун, которая живёт над нами, отвечает за регистрацию. Так что, папа Шу, не переживай.
Шу Чжитун не просто не переживал, он был счастлив. Даже его глаза увлажнились.
— Удачи! Я позже приеду за тобой.
Мэн Тин слегка хрипловато отозвалась:
— Угу.
Шу Ян, до этого сидевший молча, приподнял голову. В его взгляде дрогнуло что-то новое.
Шу Лань смотрела в полнейшем изумлении. Она-то была уверена, что Мэн Тин испытывает сильную психологическую блокировку. В прошлый раз, чтобы уговорить её сесть за пианино, пришлось чуть ли не упрашивать, так почему же она снова решила выступить?
Когда Мэн Тин вышла, у подъезда её уже ждал Сюй Цзя. Он был одет просто, по-зимнему аккуратно.
Юноша кратко сказал:
— Пошли.
— Ты тоже туда? — удивилась Мэн Тин.
— Ага. Мама велела сопровождать тебя.
— Не стоит, я сама справлюсь.
Он только усмехнулся:
— Не прокатит. Мама сказала, если не приведу тебя обратно живой и невредимой, то домой не пустит. Да и мне самому интересно. Никогда не был на таком. Пошли, а то опоздаем.
Говорил он легко, с юмором не навязчиво и без скрытых намерений. С ним становилось спокойно.
Мэн Тин невольно рассмеялась. Она засмеялась и будто вся улица стала светлее.
Сюй Цзя добавил:
— Я, правда, в этом ничего не смыслю. Просто сопровождаю. Так что не волнуйся.
Спустя три года Мэн Тин снова ступила туда, где когда-то остановилась.
Ослепительные огни вспыхнули и в ту же секунду, погаснув, оставили на сцене только одно: благородный рояль, в идеальном полированном корпусе, словно вырезанный из молчания.
Сюй Цзя взглянул на часы. Семь часов восемнадцать минут.
Мэн Тин ушла переодеваться. Всё же это было выступление.
В её сумке с самого начала лежало приготовленное платье для концерта. Она подняла волосы и перевязала их тонкой голубой лентой.
Когда Мэн Тин вернулась, Сюй Цзя непроизвольно затаил дыхание, а его зрачки сузились.
Прошло много лет с тех пор, как он видел её такой. И всё же, она снова была перед ним. В этом образе, в этом свете.
Такая, от которой невозможно отвести взгляд.
Такая, что на миг всё вокруг неё замирает.
