Он выпрямился, глаза ясные, голос ровный, как вода в мраморной чаше:
— Мы в доме не многодетны, каждое дитя на вес золота. Поэтому и воспитываем их мягче, чем, быть может, следовало бы. Но всё-таки — дитя остаётся дитём. А женщина, что станет у нас невесткой, судит весь наш дом по манерам Сун Цзинь.
— Семья Доу — это вековая фамилия учёных, уважаемая в Северной столичной области Бейли. За сотню лет — восемь цзиньши. В воспитании детей там знают толк. Так что…
Он выдержал паузу. И дальше сказал уже с лёгкой улыбкой, совсем будто по-доброму:
— Раз уж Цзинь`эр оступилась — не будем наказывать. Заставлять извиняться — излишне. Лучше пусть поживёт немного с третьей невесткой, поучится у неё манерам, поклонам, слову и молчанию. Так она и себе послужит, и дом не опозорит, и когда замуж пойдёт — не будет о нас дурных речей. Ведь не разберёт, где старший, где младший — с этим ни одна свекровь мириться не станет.
В зале повисла звенящая тишина.
Глаза у всех были широко раскрыты.
И не потому, что Сун Мо говорил дерзко.
А потому, что он говорил безукоризненно правильно. С логикой, с тоном, с учтивостью.
Он не оспаривал отца — он предложил решение.
Но в этом решении — и приговор, и контроль, и воспитание.
Сун Цзинь, уже успокоившаяся, вдруг снова разразилась слезами:
— Я не хочу… не хочу учиться у третьей невестки! Она точно будет мстить мне, всё время издеваться!
Вот же ослиная лепёшка: снаружи блестит, а внутри солома… — невольно подумала Доу Чжао. Вроде лицо — как с картины, а разум — как у петуха на жаровне.
Даже если так и думаешь — зачем же вопить на весь зал?
Она слегка качнула головой, не скрывая разочарования.
Третий господин, уже лысеющий, весь в поту, уже сам не знал, куда деваться. Он с досадой протянул руку, стал пихать дочку в спину:
— А ну, живо! Сейчас же — кланяйся, проси прощения у третьей невестки!
Третья госпожа тоже наконец поняла, что не отступишь — хуже будет. Поддерживая мужа, зашептала, подталкивая Сун Цзинь:
— Ну же, Цзинь`эр, не упрямься. Быстрее — поклонись, извинись, и всё сойдёт на нет.
Сун Цзинь, вся в слезах, покрасневшая, дрожащая, с трудом выдавила сквозь зубы:
— Простите меня, третья невестка…
Голос был слаб, едва слышен, но — признание вины.
Доу Чжао ничего не ответила. Она даже не взглянула на девочку, а только перевела взгляд на служанок, всё ещё скорчившихся у края зала.
Третья госпожа, как подкошенная, поспешно скомандовала своим:
— Вы — тоже, живо! Кланяйтесь и просите прощения у Сулань и Жотун!
Те, постанывая, поклонились, кто как мог, и пробормотали извинения.
Вот и конец.
Зал, который час назад был наполнен парадной суетой праздника, теперь больше напоминал поле после разгрома.
И тут, как завершение, Сун Ичунь — лицо белое, глаза стеклянные, губы разжались, но слов не вышло — зашатался… и с глухим стоном рухнул на пол.
— Ой! — вскрикнули сразу несколько.
— Господин! — бросились слуги, подхватывая его.
Все вокруг зашевелились. За столами поднялась суматоха. Но те, кто наблюдал всё от начала до конца, поняли: рухнул не человек. Рухнул столп дома.
Сун Цзинь избавилась от перспективы «учиться у третьей невестки», семейный пир Малого Нового года был окончательно испорчен, и теперь все, словно по команде, собрались в главном зале павильона Сяньсян — ждать, когда гун наконец очнётся.
Доу Чжао, облачённая в тонкую курточку из жемчужной овчины, почувствовала духоту в помещении и вышла под навесной проход. Там, в прохладе, она устроилась на мэйжэнькао — изящном кресле с откинутой спинкой, и погрузилась в мысли.
Сегодняшняя победа далась ей не одним только языком.
Главным было то, что рядом оказалась Сулань — с сильной, выученной рукой. Без неё всё пришлось бы опять разыгрывать, как в прежней жизни: мягко, осторожно, обходя, уступая, уговаривая, делая шаг вперёд и два назад.
Да, и так можно было бы добиться своего… но разве это сравнимо с тем, как это случилось сегодня — быстро, решительно, красиво?
Когда Сулань и Сусин выйдут замуж — кто у меня останется?
Она вздохнула.
Нужны новые руки. Надёжные. Обученные. Верные.
Но где же их взять?
Женщины, владеющие боевыми искусствами, и так редкость. А чтобы ещё и сердцем принадлежали ей… найти таких — всё равно что выловить жемчуг в мутной воде.
И всё же… не сегодня, так завтра — найти придётся.
В это время вернулся Сун Мо — с лекарем разобрались, теперь он искал её. Увидев, как она сидит одна в тени, он подошёл, обнял за плечи, прижал губы к её лбу и тихо сказал с улыбкой:
— Не волнуйся. Отец в порядке. Лекарь сказал — просто переволновался, от гнева. Скоро придёт в себя.
Доу Чжао молчала.
Её не волновало, проснётся ли Сун Ичунь. Она давно для себя решила: кто хочет сохранить лицо — пусть умеет его удерживать.
— Я вот думаю… — сказала Доу Чжао, не глядя на мужа, — может, стоит найти ещё двух служанок вроде Сусин и Сулань?
Сун Мо, лишь слегка задумавшись, тут же понял, к чему она клонит. Улыбнулся, обнял крепче:
— Не волнуйся. Это я устрою.
Она знала: если он сказал — так и будет. Потому с лёгким вздохом облегчения отложила беспокойство в сторону. У неё появились другие дела.
Позвав служанку, велела передать письмо — звать Доу Дэчана. Не откладывая, лично.
Доу Дэчан, получив весть, сразу же явился. Войдя, первым делом бросил:
— Что случилось? Всё в порядке?
Доу Чжао вкратце пересказала всё, что произошло в Малый Новый год.
К её удивлению, Доу Дэчан рассмеялся от души:
— Так вот зачем ты меня звала! Хотела, чтобы я на сцену вышел, сыграл перед твоим свёкром устрашающую фигуру?
Она лукаво прищурилась и, подняв большой палец, со смехом сказала:
— Я знала, что обратилась к тому, кто умеет войти в роль!
— В таких представлениях, — с деланным высокомерием сказал он, — без Бояня никак нельзя.
— Что?! — глаза у неё вспыхнули. — Боянь уже в столице?
Когда в прошлый раз третий дядя и троюродный брат приезжали в город, её двоюродный брат Доу Цицзюнь, по прозвищу Боянь, с ними не поехал — говорили, что уехал на юг, в Линнань, к какому-то другу. В итоге старшая госпожа устроила такую бурю, что бедный дядя с сыном были унижены и отчитаны при всех.
А теперь, под самый Новый год — он вдруг появился?
Спасибо за перевод 😊