Приказывать императору — вопиющая дерзость. У него уже закипало раздражение, но тут она снова обернулась:
— Ну не стойте же как истукан! Быстрее! А то дух опять вылезет!
— Я уже говорил: нет тут никаких духов.
И всё же, недовольно ворча, он направился тушить свечи.
На следующее утро Сили, хмурая и вялая, села к утренней трапезе. Всю ночь её мучили кошмары о призраках, и она толком не сомкнула глаз. Аппетита не было ни малейшего, но и портить еду не хотелось, потому приходилось заставлять себя есть.
— Вчерашнее — прямо как во сне, — оживлённо сказала Юго. В отличие от своей госпожи, она пребывала в отличном настроении. — Чтобы Его Величество сам сопроводил Вас обратно в Цуймэй… такого не бывало ни разу!
— Это потому что я перепугалась до полусмерти, — пробормотала Сили, — он просто не захотел оставлять меня одну в таком состоянии. Ничего личного.
— Но ведь для ночного визита — случай был идеальный! Эх, не удержали Вы императора…
— Да я и не собиралась, — фыркнула Сили. — Без письменного разрешения от императрицы любое самовольное ночевание — это двадцать ударов палкой, а то и смерть в ту же ночь.
Согласно порядку, наложницы могли принимать императора у себя в покоях, но лишь при наличии документа с печатью императрицы — так называемого «Фэнси мудань», украшенного узором феникса, играющего с пионом. Без этого документально подтверждённого дозволения даже император не имел права вступать в покои наложниц. Формально это позволяло императрице контролировать ночные визиты мужа — хотя на деле она, конечно, не перечила воле государя и, если визит состоялся без её ведома, наутро просто подписывала разрешение задним числом. Такая уловка давно стала обычаем.
— Всё равно, Его Величество, похоже, проникся к Вам симпатией, — с улыбкой подметила Юго. — Раньше он ни разу лично не провожал наложницу обратно.
— Не преувеличивай. Он был просто вежлив… или, может, добрее, чем я думала. Пошёл со мной в храм, помог прибраться… да и провожал до самого крыльца. Хоть и ворчал всё время, но явно не из тех, кто оставляет даму в беде.
Сили зевнула.
— Но я ни за что больше не пойду в храм Тяньцзинь. Днём-то ещё ладно, но мне велено оставаться до самой ночи, жечь благовония, писать сутры… Ха-а… нет уж, хватит с меня.
— Хотя странно. В храме погибла наложница Пунин, почему же там появляется мужской призрак?
— Дух он и есть дух, — отмахнулась Сили. — Мужской, женский — какая разница. Мне теперь нужны новые обереги.
Позавтракав, она принялась прихорашиваться к утренней церемонии в Хэнчунь.
Начался март, и весь двор утопал в цветущей персиковой пене. Белые лепестки — чистые и светлые, алые — будто пламя, розовые — изящны и хрупки, тёмно-красные — как дорогой лак. Цветы сплелись в узор столь яркий и ослепительный, что невозможно было оторвать взгляд.
Сквозь сад тянулся крытый переход. Посередине галереи Сили заметила, как Цюань Фанъи преградила путь Чжуань Сянъи.
— Пожалуйста… пожалуйста, верни его! — всхлипывала та, забыв о своём обычном спокойствии.
Сили подошла ближе и увидела: в руках у Фанъи была заколка.
— Это… это всё, что осталось от моей сестры! — всхлипывала Сянъи. — Это для меня… бесценно! Примите что угодно, только не её…
— А мне нравится. Ну что такого? Какая-то заколка — и столько шума.
— Прошу… прошу Вас… если у меня её отнимут, я… я…
На глазах Сянъи блестели слёзы. Сили не могла больше выносить это зрелище.
— Что здесь происходит? — спросила она вслух.
— Чжуань Сянъи решила подарить мне заколку. Посмотри, как она мне идёт, — с улыбкой ответила Цюань Фанъи, показав серебряную заколку с двумя сороками — узор «Радостная встреча», символ нерушимой привязанности.
— Но, насколько я слышала, у Чжуань Сянъи не было намерения её дарить. Говорят, это реликвия от покойной сестры.
— И что? Какая разница, чья это вещь? Если мне хочется — она моя.
— Прошу Вас, — дрожащим голосом молвила Сянъи, — если хотите другие украшения — я отдам… но только не эту. Только не её.
Сили на мгновение задумалась, потом, опустив ресницы и придав лицу выражение сочувствия, прошептала на ухо Сянъи:
— Ваша Светлость… может, стоит подумать об этом как о милостыне? Судя по всему, госпоже Фанъи настолько не хватает приличных вещей, что она вынуждена отнимать заколки…
— Что ты сказала?! — вскинулась Цюань Фанъи.
— Раз уж Вы, сударыня, так нуждаетесь, — с невинной улыбкой проговорила Сили, — я могу снять с себя и свои украшения, и тоже Вам подарить. Не гоже же лишать ближнего в беде.
Она с лёгкостью сняла заколку с волос. У Фанъи лицо налилось краской.
— Ты хоть слышала про наш род Цюань? Мы — родственные клану Дуань, знатнейшие из знатных. У нас в столице столько особняков, что и не сосчитать! Драгоценностей у нас — горы!
— Вот как? — Сили поджала губы. — Тогда зачем же Вам понадобилась одна-единственная заколка бедной Чжуань Сянъи? Или у вас, выходит, всё сокровище — сплошь старый хлам?
Фанъи сжала челюсти, кулаки у неё задрожали. Наконец она выдавила из себя:
— Раз уж так хочешь — забирай.
Императрица медленно обернулась к Чжуань Сянъи:
— А где Чжуань Сянъи?
— А… она… эм… тут… — испуганно промямлила та, запинаясь.
Внезапно Цюань Фаньи бросила победоносный взгляд и, словно в финальной сцене, изящно выдернула из причёски серебряную шпильку с узором «Радостная встреча». Сделав вид, что отдаёт её обратно, она левой рукою торопливо метнула её в пруд.
Плюх — и серебро лениво закрутилось на дне.
— Оставайтесь здесь, я сейчас достану, — сказала Сили. Она сняла туфли и чулки, задрала край длинного платья — и, с лёгким щелчком, ступила в воду по колено. Подводными пучинами она нащупала тонкую шпильку и, спрятав добычу в складках юбки, обратилась к дворцовым вестникам.
Внезапно из-за дверей донёсся голос:
— Доложите императору: пора на аудиенцию.
Слуги дружно отступили назад, оставив высокое кресло пустым. Император Гао Чуэйфэн величественно распорядился поставить у себя перед троном небольшую табуретку, а один из придворных неторопливо развернул перед ним шёлковый свиток.
— Итак, — произнёс Шаоцзин, — угадайте, какое время суток запечатлено на этом полотне, и обоснуйте свой ответ.
Фрагмент медленно расправился, открывая перед собравшимися идиллический сельский пейзаж: по узкой глиняной дороге медленно идёт крестьянка, неся в корзине на спине свежий урожай, а рядом за её платье осторожно держится мальчик. В небе порхают воробьи, а в далёкий дали едва заметно поблёскивают снежные шапки гор. У обочины, у самых чёрных стволов, едва ли не сквозь туман доносится сладкое ароматы цветущей груши: её нежные белые цветки кажутся едва распустившимися в этом раннем сельском утра.
— Простенькая, деревенская сценка, — протянула одна из наложниц. — Но в ней должно быть что-то скрыто. Иначе зачем бы император устроил такую головоломку…
— Утро! — первой осмелилась ответить Цюань Фанъи, приосанившись, будто собиралась на сцену. — Крестьянка выгоняет корову — значит, ещё не жарко. Это бывает с утра. Да и ребёнок бодр, только проснулся, не капризничает. Птицы в небе летают стаями — это утренний час.
Император молча смотрел на неё.
— Я думаю — полдень, — вмешалась госпожа Дуань, чуть прищурив глаза. — Посмотрите на свет! Солнце явно в зените. Тени едва заметны. Это самый разгар дня. Женщина устала, ребёнок тащит ноги. Возможно, они возвращаются с поля.
— А я думаю — это вечер, — подала голос госпожа Ли, поглаживая талию своей чайной чашки. — Возвращение домой, спокойствие в воздухе, кроткий свет. Птицы летят на закат. И посмотрите, как просвечиваются лепестки груши — это не бывает утром.
Ответы множились, но император лишь холодно кивал. Он не возражал, не подсказывал. Лишь в его глазах блеснула насмешка.
Всем стало ясно: правильного ответа пока не было.
Словно вспоминая своё предназначение, Аньну — главный евнух, почтительно подался вперёд:
— Желающие могут продолжить угадывать. Император ждёт разумного ответа.
И в этой неловкой тишине вдруг прозвучал мягкий, неуверенный голос:
— Простите, но… мне кажется, это не какое-то конкретное время дня. —
Это была Вэй Жуйхуа, та самая, что недавно влипла в историю с чернильным дождём и летающими привидениями.
— Что ты имеешь в виду? — Император устремил на неё взор.
— На картине — не момент, а переход. Это время между двумя часами, которое трудно уловить. Возможно, это «четвёртая стража», незадолго до рассвета. Или «девятый час», на границе дня и сумерек. Потому что всё тут — и свет, и усталость, и покой — перемешано. Это не точное время. Это миг перехода.
Повисла тишина.
Император посмотрел на неё в упор. Его губы чуть дрогнули.
— Верно.
Его голос прозвучал спокойно, но в нём слышалось удовлетворение. — Это время, когда всё словно замирает. Ни день, ни ночь, ни утро, ни вечер. Только чуткое сердце способно уловить эту перемену. Мои поздравления, Вэй Жуйхуа.
