С тех пор как её стали часто звать к императору, насмешки и злоба не прекращались.
Сначала были колкие фразы во время утренних поклонов. Затем — громкие, злые комментарии, нарочито адресованные ей. Вздохи, насмешки, язвительные взгляды. Её не приглашали на чай к Императрице Цзя. Её лодка перевернулась, когда она собралась кататься с Дуань Жуйфэй. В подарочной шкатулке от Чэнфэй оказалась мёртвая мышь. Когда она гуляла с Сушуньфэй, на них налетел целый рой пчёл. И даже обвинили её в том, что она якобы сломала шпильку Бичжаои. Это было бесконечно.
Пока речь шла только о словах и мелких кознях — она терпела. Но если руки этих женщин потянулись к талисману её матери — она не могла молчать.
— Жуйфэй, оставьте поиски служанкам, — взмокшая от жары Юго с беспокойством вытерла лоб. — Такая жара — не годится для прогулок. Если что-то случится, мы не сможем объясниться перед императором.
Сили поблагодарила Тан Жун за помощь и, понурив плечи, побрела обратно к дворцу Цуймэй. Она уже собиралась пройти ворота, как вдруг—
— Сестра, подожди! Я нашла его!
Тан Жун прибежала к ней запыхавшись.
— По-моему, это он… — сказала она, раскрывая ладонь.
— Нашла возле моего дворца. Странно, что утром я его не заметила…
Голос Тан Жун постепенно утратил для Сили чёткость.
Мешочек с вышивкой времён года был изрезан в клочья. Переплетённые цвета, что составляли узор «благополучия во все времена» — безжалостно изуродованы. Аромат рассыпался на землю.
(Молитва о годе спокойствия и мира — разрушена дотла.)
Когда стало известно, что Сили заперлась в женском даосском храме Юмэй, император сам отправился туда.
Уже миновал час Сюй (примерно восемь вечера). Вокруг царила темнота, но главный зал храма сиял огнями. На алтаре, в окружении множества свечей, возносили молитвы Цычэн-хуанхоу — супруге Тайцзу, славившейся добротой и состраданием. Её считали святой покровительницей всех несчастных.
Сили стояла на коленях, склонившись перед алтарём, вся погружённая в молитву. Она так сосредоточилась, что даже не заметила, как император подошёл и остановился рядом.
(Это и правда настолько важно?)
Её разбитый талисман — просто вещь. Сам он к ней ничего не чувствовал. Но раз кто-то явно пытался ей навредить, он не мог не прийти. Однако видеть, как она молится с выражением такой боли — будто с потерей конечности — вызывало в нём недоумение.
Только мешочек… безвредный. Почему такая скорбь?
— Я обязательно найду виновного. Он заплатит. — Когда она, наконец, закончила, он осторожно заговорил. — Я велел мастерам сделать точную копию. Не грусти. Тебе нельзя волноваться. Это вредно и для тебя, и для ребёнка. Постарайся забыть о плохом, успокойся…
— Как может быть «точной копией»?
Она, будто обвиняя, уставилась на алтарь.
— Это был единственный ароматный мешочек, что остался мне от матери…
После смерти её матери, по настоянию бабушки, почти всё было продано или выброшено.
«После смерти этой никчёмной невестки в доме словно чище стало. Но и умереть толком не смогла — оставила за собой эту своенравную девчонку. Увела бы с собой — было бы куда спокойнее.»
Бабушка отняла у Сили тайком спрятанные мамины вещи под предлогом «очищения от скверны» — и сожгла всё у неё на глазах. Стоило Сили возмутиться — на неё сыпались упрёки и брань.
«Да заткнись ты! Тебя тоже сожгу!». Голос бабушки раздался в памяти столь ярко, будто снова звучал прямо у виска.
Сили молча смотрела, как пламя пожирает ароматный мешочек, оставшийся от матери. Огонь обжигал глаза. Почему? Почему за то, что мать была мягкой и доброй, её презирали, унижали, и даже после смерти продолжали топтать?
— Этот мешочек был и моим обетом, — прошептала она. — Чтобы не повторить её участи… Я должна быть сильной. Достаточно сильной, чтобы защитить себя. Я не стану поникшей под дождём грушей, я — лилия, что лишь свежеет от ливня.
Своим упрямством и дерзостью она с детства пыталась заглушить собственную уязвимость. Слабая и несчастная мать стала для неё предостережением. Чтобы не позволить унижать себя, она с маниакальным упорством училась быть колкой, громкой, гордой.
Она храбро встречала вражду, как быстролетящий дождь стрел — но теперь, в этот миг, стоило ей выговориться, и голос её предательски задрожал. Алые серьги с кристаллами-слезинками колыхнулись в ушах.
— Они сожгли мешочек, но не сожгли тебя, — сказал император.
Он опустился на колени рядом с ней.
— Всё, что создано руками, может быть разрушено. Но то, как ты живёшь — твоё убеждение, твой путь — никто не в силах отнять. Пока ты не свернёшь с него сама.
Он не умел привязываться к вещам. Не знал, что значит утрата символа, хранящего память. Но он хотел быть рядом. Неизвестно почему. Но не мог смотреть, как она страдает, и отводить глаза.
Сили, что ещё недавно смотрела ему в глаза, не уступая в гордости, сейчас казалась хрупкой и беззащитной, и оттого — невыразимо трогательной.
— Не позволяй подлости пошатнуть твоё сердце. Не поддавайся злости и обидам. Они только того и ждут — твоего страха.
— То есть, вы считаете, что я… расплакалась из-за такой мелочи? — сжала она губы, закрыв глаза, чтобы удержать слёзы.
— Я понимаю, это не конец, — прошептала она. — Если я рожу ребёнка Его Величества, если это будет мальчик, всё станет ещё тяжелее. Я знаю, нельзя волноваться от каждого удара судьбы. Но… всё равно… когда я увидела разорванный мешочек, будто сама судьба сказала мне — как бы ты ни притворялась сильной, как бы ни старалась идти другим путём, в итоге… всё равно повторишь судьбу своей матери.
На коленях у неё дрожала рука, вцепившаяся в складку юбки цвета росы.
— Ты не твоя мать, — тихо сказал он.
— Да… я не должна быть как она. Не имею права. Я поклялась — не сломаюсь. Не поддамся злобе. Не дам себя растоптать…
Но договорить она не успела — император обнял её.
— Ты не она, — повторил он. Обнял крепче, будто боялся отпустить. — Глава рода Вэй презирал свою жену. А ведь она была тем, кого следовало бы беречь. Я не повторю его ошибку. Я… буду дорожить тем, чем должен. Даже если придётся чем-то пожертвовать. Даже если придётся кому-то причинить боль. Даже если мне придётся нести проклятие.
Он испугался — не обжёг ли её своей жаркой, пульсирующей в груди страстью?
— Я не позволю тебе пройти тот путь, что прошла твоя мать.
Она молча вцепилась в его одежду. Это простое движение было упрёком — молчаливым вопросом: «Разве ты не предашь меня?»
Недоверие — естественно. Она уже была предана. Уже ждала, в дрожащей тишине, любимого, что так и не пришёл. Её уже бросали. Уже оставляли. И страх снова пережить это — затмил всё.
— Если ты мне не веришь, запомни лишь одно: твой муж не тот человек, что был у твоей матери. Твой муж… испытывает к тебе чувства.
Это всё, что он мог сказать — чувства. Может, он не хотел признавать, что это больше. Может, ему было страшно. Может, он делал вид, что не замечает пламени в груди. Но его желание защищать Вэй Сили — было настоящим. Бесспорным.
— Я запомнила, — прошептала она. — Вырезала в уголке сердца.
— Не в центре?
— В центре у меня орнаменты. Только угол остался.
Он рассмеялся и обнял её крепче.
— И угол подойдёт. Главное — помни. И не забывай, твой муж редко кого любит.
А сам, между тем, ловил себя на нелепом желании — чтобы всё оставалось так. Чтобы в его объятиях была лишь она. Чтобы он волновался лишь за неё. Пусть это и была — невозможная, глупая мечта.
— Юго сказала, что ты теперь вовсе не ужинаешь, — нахмурился он.
— Аппетита нет…
— Даже без аппетита надо есть. Ты ослабнешь — и ребёнок тоже.
Чуэйфэн помог Сили подняться и кончиками пальцев вытер слезу, блеснувшую в уголке её глаза.
— Сегодня такая красивая луна. Пойдём, полюбуемся ею и перекусим немного перед сном.
— Но… Разве это уместно? Я ведь больше не могу служить Вам… Если Вы пожелаете, может, стоит провести вечер с кем-то, кто сможет…
— Я никого не зову, — перебил он. — Разве я не говорил? Я вообще предпочитаю спать один.
Когда-то он жаждал уединённых ночей. Но теперь, стоило Сили не оказаться рядом — и он не мог заснуть. Вчера, позавчера — всё думал о ней, пока ночь не уступала место рассвету.
— Что, болит? — встревожился он, когда у выхода из зала Сили внезапно согнулась, держась за живот.
— …Живот…
Лицо Чуэйфэна побледнело. Он тут же подхватил её на руки и унёс в другую комнату, велев срочно позвать императорских врачей.
— Неужели что-то случилось с ребёнком?
— …Трудно сказать, Ваше Величество, — врач с мертвенно-бледным лицом будто осел под весом вопроса и рухнул на колени. — Но… у наложницы Вэй Жуйхуа… нет беременности.
— Что ты сказал?
— Возможно, в прошлый раз поставили ошибочный диагноз…
Сили лежала на ложе, ошарашенная. Не беременна…?
— Но почему тогда болит живот? Это что, серьёзная болезнь?
— Нет, не болезнь. У неё начались критические дни. Вот и недомогание…
Тишина разрезала воздух, как лезвие.
— Простите меня, Ваше Величество… — Сили поспешно спустилась с ложа и хотела было пасть ниц, но Чуэйфэн остановил её.
— Это ошибка врачей, не твоя вина.
— Но я уже получила от Вас дары… И Вы столько заботились…
— Услыхав, что ты беременна, я просто… хотел порадоваться. И беспокоился, как бы тебе не стало хуже.
— А я не была беременна… И всё же получила больше, чем заслуживала. Прошу, позвольте мне искупить вину…
Неожиданно её голос задрожал от подавленности.
(Она… хотела родить от меня ребёнка?)
Спасибо переводчикам🌷