В этом месте не было ни безупречных людей, ни безгрешных душ. Жить здесь — значит идти против совести, раз за разом. И потому… хотя бы сочувствовать друг другу — уже достойно. Сочувствовать, как узникам одного цветущего сада.
— Ты точно не хочешь переехать в другие покои? — спросил император.
После трагедии он предложил переселить её — боясь, что воспоминания о случившемся будут терзать её здесь, в Дворце Летящих Бабочек.
Но Сили твёрдо отказалась.
— Я не хочу забывать. Ни того, что произошло. Ни Даньжун.
Она не хотела забывать никого — ни тех, кого встретила здесь, ни тех, с кем рассталась.
Даже чтобы в будущем пересилить боль, нужно помнить. Нужно учиться на ранах.
— Ты словно фонарь, — пробормотал император, улыбаясь.
— Фонарь? — с притворной обидой переспросила Сили. — Вы хотите сказать, что я тусклая?
На её лбу тут же лёг лёгкий поцелуй.
— Нет. Ты — свет, что освещает тьму.
Тёплый след его губ согрел её сердце.
— Если я свет, — тихо спросила она, — то, кем тогда будете вы?
— Пожалуй… мотыльком, что летит на свет.
— Мотылёк — не очень красиво… — с улыбкой надулась Сили. — Лучше подумать о чём-то ещё. Может, вы — сама тьма?
— Тьма? Значит, ты считаешь меня угрюмым?
Император театрально вскинул бровь, а Сили рассмеялась.
— Я хотела сказать, что без тьмы и свет бы не был заметен.
Так же и без него её улыбка бы никогда не расцвела.
(Я хочу оставаться рядом с ним всегда. Пока в моём теле теплится жизнь.)
Прошёл Новый год. Наступил четвёртый год правления Шаоцзина.
7-го числа первого месяца отмечали Праздник Победы над злом. По старой традиции император устраивал пир на озере Ланцуйчи.
Отлучившись с банкета, Шаоцзин привёл Сили в лес зимних вишен. На фоне голубого неба кроваво-алые цветы рассыпались живым узором.
— Твой амулет победы так похож на тебя, — сказал он.
На Праздник Победы принято носить вырезанные из золота или шёлка фигурки людей — «реншэн» — чтобы отгонять злых духов.
На высоком узле волос у Сили поблёскивала золотая фигурка женщины.
— Похожа? — Сили склонила голову, задумчиво улыбаясь.
— Точь-в-точь. Ты сама светишься.
— Естественно светится, — с невинной насмешкой ответила она. — Она ведь из золота сделана.
— Эх ты, даже на комплимент отреагировать не можешь как положено! — фыркнул император. — Надо было хоть покраснеть, застесняться…
— Тогда придумайте что-нибудь послаще, — парировала Сили, прикрыв рот расписным веером и лукаво прищурившись.
— Подожди. Сейчас я скажу тебе самые прекрасные слова… — с вызовом сказал он.
Он скрестил руки на груди, погружённый в тяжёлые раздумья.
— Ещё не придумали? — с издёвкой подтрунивала Сили.
— Не торопи! Я серьёзно думаю.
— Поторапливайтесь, иначе я засну на месте.
Она потянулась, словно кошка, вызывая у него смешанные чувства раздражения и умиления.
Он напряг все силы, обдумывая ответ.
— Ладно, придумал.
Он обернулся, пристально глядя ей в глаза.
В этом взгляде была вся свежесть весеннего солнца, весь трепет надежды.
— …Но я не скажу это здесь, — вдруг заявил он, отворачиваясь.
— Почему?! — возмутилась Сили.
— Это нельзя говорить при свете дня. Только ночью.
— Ах! — её глаза заблестели. — Значит, вы собираетесь сказать что-то совсем непристойное?
— Что тут неприличного? — спокойно ответил Шаоцзин. — Я хочу сказать тебе самые серьёзные слова.
— Если так, — улыбнулась Сили, — почему бы не сказать их прямо сейчас?
— Сейчас не время. Такие слова нужно говорить в особый момент.
Шаоцзин сделал вид, что любуется цветами, но Сили обошла его и встала прямо перед ним.
— Значит, на самом деле ты ничего не придумал, да?
— Я сказал, что придумал.
— Но содержание-то не раскрываешь.
— Скажу вечером.
— Значит, всё-таки это будут непристойности, — с наигранной строгостью заключила она.
— Ничего непристойного, — вспыхнул он.
— Тогда скажи прямо сейчас.
— Нет. Не хочу.
Шаоцзин, как мальчишка, пустился прочь среди цветущей зимней вишни. Но Сили быстро догнала его и преградила путь.
— Если ты не скажешь, я обижусь.
Она взглянула на него с таким вызовом, что император сдался.
— Ладно. Скажу. Но закрой глаза.
— Почему обязательно закрывать?
— Просто закрой. Иначе и вечером ничего не скажу.
Сили подозрительно нахмурилась, но подчинилась и закрыла глаза, словно лепестки цветка.
Шаоцзин занервничал, будто собирался делать предложение. Хотя уже почти год, как они официально были мужем и женой, сейчас он чувствовал себя так, словно никогда даже её руки не держал.
— Я люблю тебя, — наконец прошептал он.
— …А?
— Эй, кто позволил тебе открывать глаза? Закрывай.
— Но ты ещё не всё сказал?
— Всё сказал.
Шаоцзин быстро развернулся и зашагал обратно. Сили, смеясь, побежала за ним.
— Разве ты не хочешь увидеть мою реакцию?
— Всё равно ведь скажешь что-нибудь совсем не милое.
— Как можно судить, не увидев?
Она нагнала его и встала перед ним, её лицо пылало нежным румянцем.
— …Я скажу тебе чуть позже, — прошептала она.
— Перестань тянуть. Говори сейчас.
— Здесь… я не могу. — Она замялась. — Скажу вечером.
С этими словами она ловко отвернулась и пошла вперёд.
Шаоцзин тут же нагнал её и встал рядом.
— Значит, ты тоже собираешься сказать что-то непристойное?
— Ч-что за глупости! Не говори ерунды!
— Тогда скажи сейчас. Зачем ждать?
— Нет! Эти слова нельзя говорить здесь.
— И где же, по-твоему, можно? — усмехнулся он.
— …В комнате. Где будем только мы вдвоём.
— Тогда считай, что мы уже в комнате. Всё Поднебесное — владение императора. Значит, где бы мы ни были, это моя комната.
— Даже если ты выкручиваешь слова, нет — значит нет.
Когда Сили попыталась снова ускользнуть, он перехватил её за руку и притянул к себе.
— Прошу тебя. Скажи.
Он смотрел только на неё, весь остальной мир будто исчез.
— …Я люблю тебя, — едва слышно прошептала она.
В одно мгновение её щеки вспыхнули ярким румянцем.
— Мне… мне неловко… — пробормотала она. — Наверное… нам пора вернуться на пир…
Они не могли оторваться друг от друга — их губы вновь и вновь сливались в поцелуе.
— Как хочется, чтобы скорее взошла луна, — прошептал он.
Когда же наступит ночь, укроет их и позволит говорить без стеснения?
Солнечные лучи, ослепительные и дерзкие, ещё долго плели алые узоры на лепестках зимних вишен. Но для двоих влюблённых в этом саду день словно растворился, уступая место только им двоим.
Шаоцзин крепче сжал её руку, словно боясь потерять, а Сили впервые за долгое время позволила себе забыть обо всём.
Не было ни дворцовых интриг, ни завистливых взглядов, ни кровавых следов прошлого. Только он и она — двое, бредущие среди цветущих деревьев, среди лёгкого весеннего воздуха, где даже боль казалась далёкой, а будущее — вдруг обретало тепло.
Мир был огромен, и опасности всё ещё таились на каждом шагу. Но теперь, сжимая его руку, Сили знала: какой бы бурей ни была окутана их судьба, они будут идти навстречу ей вместе.
Пусть в этом мире им отведено совсем немного света.
Пусть их счастье — лишь хрупкий, робкий фонарь в бескрайней ночи.
Но даже в кромешной тьме — их фонарь будет светить. До последнего дыхания. До последнего лепестка, что осыплется с ветви. И пока этот свет есть, пока сердца их бьются вместе, никто — ни интриги, ни предательства — не сможет разрушить их клятву.
«Я люблю тебя.»
Простые слова, сказанные между смехом, между стеснением, в зареве света и алых цветов, были теперь прочней всех клятв.
И в тот миг, когда тонкий голос весеннего ветра шевельнул их волосы, а за горизонтом заполыхал первый вечерний закат, Сили, вся дрожа от счастья, прошептала в сердце: «Я останусь с тобой. Навсегда.»
