Но стоило ему пройти через этот обряд, как он понял, насколько ошибался. Это было не просто действо — это был центр вселенной для той, что стояла рядом с ним. Надежда, счастье, долгожданное признание.
И всё это он не дал Мин И. Зато — отдал другой.
Может быть… он всё ещё мог бы подарить ей нечто большее, чем свадебные поклоны. Настоящую церемонию возведения в Императрицы — пышную, без оглядки, искреннюю до последнего вздоха.
Но она — больше не хочет.
— Повозки слишком долго стоят на месте, — спокойно произнесла Мин И. В голосе её не было ни гнева, ни досады — одна только усталая ровность. — Это мешает проезду. Прошу Ваше Величество — проехать вперёд.
— Я… — он сжал губы, пытаясь подобрать слова. — Я никогда… никому не был по-настоящему искренен.
С другими он всегда находил недостатки: одна — недостаточно нежна, другая — слишком покорна. А вот в Мин И всё — восхищало. В ней хороша была даже сила. Даже прямота, даже дерзость.
Любая другая, заупрямившись, быстро бы наскучила. Но не она. Её хотелось… уговаривать снова.
Однако в ответ он услышал только:
— Искренность Вашего Величества — драгоценность редкая. Камень среди облаков, луна на дне колодца. Никому не дано её выпросить.
И с этими словами ставня повозки опустилась, отрезав его от её взгляда.
Цзи Боцзай отпрянул, будто удар получился не словом, а телом. На лице его мелькнула тень досады, он опомнился — и вдруг ощутил злость.
Вот она опять. Прямо при всех, не оставив ему ни малейшей щёлочки, в которую можно было бы спрятать уязвлённое достоинство.
Смотрел на закрытое окно — как на стену.
И сжав голос, почти зло процедил:
— Я и не собирался мириться.
Ответа из повозки не последовало.
Разозлённый, Цзи Боцзай раздражённо взмахнул рукавом и велел трогаться. Его звериная повозка покатилась прочь, исчезая за поворотом улицы.
А повозка Мин И всё ещё стояла на месте.
Мин И молча смотрела на вышивку на подоле своего платья. Словно в этих золотых шёлковых нитях был зашит ответ на то, что она чувствовала и чего не могла объяснить словами.
Сыту Лин, сначала довольный собой, вдруг ощутил неловкость. Поглядывая на неё, он тихо спросил:
— Сестра… вы сейчас… грустите?
Мин И чуть качнула головой, прижала пальцы к губам, голос у неё был хриплым:
— Если бы я сказала, что совсем не грущу… соврала бы тебе.
Он был первым, кто ей действительно понравился. С ним она делила время, дни, кровать. Даже к собаке за это время привязываешься… а уж к тому, кто лежал с тобой рядом — тем более.
Но при всём этом — она не позволила бы себе сломаться. Не перед ним. Не перед кем. Всё, что должно быть прожито, она проживёт наедине с собой.
Сыту Лин сжал пальцы, хотел было прикоснуться — утешить, но в последний миг отдёрнул руку, не зная, как быть.
— Я… я больше не буду так говорить, — пробормотал он. — Сестра, не грустите…
— Всё уже хорошо, — выдохнула Мин И и смахнула слезу с уголка глаза. Спина её вновь выпрямилась, взгляд прояснился. — Поехали. Поищем Чжоу Цзыхуна. Этот человек — по-настоящему забавный.
— Я тоже… довольно интересный, — пробормотал Сыту Лин себе под нос.
— Что ты сказал? — обернулась Мин И.
— Ничего, сестра, — он выпрямился, вернув на лицо беззаботную улыбку. — Идёмте, пойдёмте уже. В таком внутреннем дворе, где столько мужчин, великая женщина и без мужа горевать не станет.
Мин И рассмеялась — светло, искренне, как будто с её плеч на миг слетела тяжесть. Тут же велела трогаться — и звериная повозка стремительно помчалась в сторону её резиденции.
На самом деле, тех двенадцати, что уже были в её внутреннем дворце, ей казалось вполне достаточно. Но куда там — некоторые чиновники, что с трибун пышно поучали о приличиях и морали, втихаря подсовывали собственных сыновей. И вот так, потихоньку, полушёпотом, число её «спутников» перевалило за тридцать.
— Ты и правда думаешь, что быть жемчужиной — значит быть счастливой? — Мин И вздохнула тяжело, с усталой тоской глядя в никуда.
Рядом стоявшая Бай Ин замерла, не зная, как ответить. Она уже хотела было сказать что-то утешительное, как вдруг Мин И резко развернулась и с самым настоящим восторгом воскликнула:
— Эй! Вы даже не представляете, сколько на самом деле в этом веселья!
Целый двор красивейших мужчин — и все они соперничают между собой ради неё: кто-то в открытую, кто-то исподтишка. Ну скажите, разве это не счастье?
Никого больше не нужно ублажать, ни перед кем не нужно склонять голову. Ей достаточно выбрать, в какой из двориков она заглянет сегодня — и там уже всё будет готово. Всё — ради неё. С улыбкой. С нетерпением.
Конечно, она дала этим мужчинам немало свободы — и потому ни о какой униженной покорности речи не шло. Взять хотя бы Чжоу Цзыхуна: она уже почти дошла до его ворот, а он, как ни в чём не бывало, продолжал сидеть в библиотеке и яростно чертить иероглифы, не выказывая ни малейшего желания встретить её.
Раньше Мин И недоумевала: неужели мужчины действительно такие — чем меньше их добиваешься, тем сильнее в них просыпается интерес? Потому-то и считалось, что “игра в приближение и отстранение” — старейшее и лучшее средство соблазна.
Но когда ситуация затронула её саму… она вдруг поняла: эта непокорность, это внутреннее нежелание угождать — это, чёрт побери, действует. И приковывает внимание сильнее любых комплиментов.
