— Это против всех правил, — нахмурилась Мин И.
После объединения Шести городов каждому да сы, по имперскому указу, было дозволено иметь под началом не более пятидесяти тысяч солдат. Эти сто тридцать тысяч, которых она привела, изначально принадлежали самому императору. Её право распоряжаться ими — чистой воды формальность. С чего бы ему отдавать их ей?
Но Цзи Боцзай даже не взглянул на неё. Без единого слова он вновь шагнул вперёд, и меч в его руке продолжил кромсать врагов, словно ни раны, ни усталость, ни разговоров с ней не было вовсе.
Мин И уловила движение — тень врага сзади. Не колеблясь, она метнулась вперёд, заслонив его от удара. Не говоря ни слова, с раздражением засунула военный жетон обратно в карман — раз он отказывается, настаивать нет смысла. После чего, не теряя времени, тоже ринулась в бой.
Цансюэ, несмотря на прежнюю славу, оказалась слабой. Стоило прорвать городскую стену — и знатные дома один за другим падали ниц, сдаваясь без боя. Некоторые, желая выслужиться, даже сами предлагали показать дорогу во внутренний двор.
И всё же кое-кто во внутреннем дворце, продолжал упорно сопротивляться. Но спустя всего двадцать с лишним часов — Цзи Боцзай с грохотом выбил последнюю створку дворцовых врат.
Он был выжат до последней капли. Раненый, истощённый, с обломанным мечом в руке, он тяжело опустился на порог разрушенного главного зала. Спина сгорбилась, дыхание было прерывистым, но голос — всё ещё твёрдый.
— Знаешь, что ты должна сделать прямо сейчас? — спросил он, не оборачиваясь.
Мин И приподняла бровь:
— И что же?
Он ответил спокойно, словно это был самый обыденный выбор:
— Убить меня.
— ……
Она молчала. И в этой тишине сквозь запах крови и дыма просачивалось нечто более тяжёлое — не приказ, не упрёк, а невыносимо тихая просьба.
Мин И с сложным, почти растерянным выражением смотрела на его спину — он сидел, будто выточенная из камня статуя, неподвижный, гордый даже в изнеможении.
Она медленно покачала головой:
— Я… не настолько тебя ненавижу.
— А зря, — хрипло усмехнулся он, не оборачиваясь. — Сейчас я слаб, как никогда. Если убьёшь меня — вся страна будет у твоих ног. Ты сможешь выстроить мир по своему образу, сделать его таким, каким захочешь.
Он кашлянул, дважды, глухо, с надрывом, потом снова усмехнулся — с тем же ледяным безразличием, что всегда скрывало в нём бурю:
— Но если ты не сможешь… Тогда ты пропала.
Прошло всего два дня с момента её свадьбы с Чжоу Цзыхуном. Два дня — и терпению Цзи Боцзая пришёл конец. Он больше не мог выжидать. Больше не хотел притворяться великодушным, соблюдать приличия, считать с мнением мира, с нравами, с законами. Всё — неважно.
Если она не убьёт его — он её заберёт. И пусть рушатся храмы, пусть возмущаются придворные, пусть пылает вся страна. Он просто хотел быть с ней.
Ни дня больше терпеть не мог.
Она молчала. Не отвечала. И в этом молчании было куда больше, чем в любых словах.
Цзи Боцзай нахмурился. Потом усмехнулся вновь, на этот раз тихо, с мрачным удовлетворением:
— Что ж… считай, я услышал твой ответ.
Цзи Боцзай отдал строгий приказ: никаких грабежей. Несмотря на то что в Цансюэ запасы были богатыми, военные не имели права брать больше дозволенного. Каждый уносил лишь скромную долю трофеев.
Кроме него.
Он унёс Мин И.
Он не стал дожидаться её возвращения во внутренний двор. Прямо с поля боя, не говоря лишних слов, он поднял её на руки — и увёз с собой.
Не прошло и дня, как он отдал приказ ускорить переселение столицы: Чаоян в срочном порядке начинал переезд на парящий остров. Весь его внутренний двор, весь аппарат управления — всё переносилось туда. А на месте старого Чаояна начинала возводиться новая столица — сердце объединённой страны.
А затем он заперся с ней в комнате. Закрыл дверь, закупорил окна, обвёл всё пространство сетью из собственной юань, чтобы ни ветер, ни звук, ни душа не пробились внутрь. Сам встал у двери, прижавшись к ней спиной, будто отгораживался от всего мира. И смотрел на неё — напряжённый, словно тетива.
Мин И всё это время не сказала ни слова. Но в её поведении не было ни страха, ни гнева. Она прошла в комнату с лёгкостью, села, налила себе чаю, как будто была у себя дома. Ни упрёка, ни дрожи, ни поднятой брови.
И именно это пугало Цзи Боцзая сильнее всего.
— Ты… — он сжал губы. — Ты можешь кричать. Можешь ударить меня. Скажи хоть что-нибудь.
Мин И подняла на него бровь, потом медленно покачала головой.
Затем, спокойно, как будто весь мир вокруг не рушился, спросила:
— На обед будем жарить дикого кабана?
Цзи Боцзай замер, не веря собственным ушам.
Что она имеет в виду?
Неужели… согласна остаться?
Нет. Это невозможно. Он не дал ей увидеться с Чжоу Цзыхуном — она точно затаила обиду. Всё это может быть лишь тактикой — выигрышем времени, притворной покорностью.
С недоверием следя за каждым её движением, Цзи Боцзай всё же отдал распоряжение:
— Приготовьте жаркое из дикого кабана.
Помедлив, добавил:
— Побольше перца.
Мин И, услышав это, усмехнулась, в голосе зазвенела лёгкая насмешка:
— Надо же, Ваше Величество даже вкусы мои запомнил.
Она по-прежнему не выказывала ни малейшего намерения сбежать. Не злилась. Не спорила. И именно это сбивало его с толку. Больше, чем если бы она кричала или швыряла чайник в стену.
Он осмотрелся. Несмотря на то что они были в главном дворце, помещение было не таким уж просторным. Держать человека взаперти в четырёх стенах — даже её — казалось ему мучительно тесным.
Он сосредоточился и расширил сеть своей юань, охватывая теперь не только помещение, но и прилегающий двор.
— Во дворе растёт зелёный бамбук, — неуверенно сказал он, глядя в пол, затем всё же поднял глаза. — Если тебе больше по душе что-то другое, прикажу пересадить.
