Она просто знала: он не такой, как все. В нём не было мужского бахвальства, не было требовательной силы, перед которой другие склоняют головы. Он не подавлял, не превосходил — он был светом за мутным стеклом, тихим, ускользающим.
И именно поэтому госпожа Сюй решила: если уж ей и суждено выйти замуж, то только за него. За этого мужчину, который никогда не станет её по-настоящему, но которого она будет ждать, даже находясь рядом.
Вот почему, стоило барышне Сюй услышать, что Его Величество получил ранение, а госпожа Мин, не покидая дворцовых покоев, денно и нощно его опекает — она сразу поняла: момент настал.
Подгадав час, она сама пошла искать Чжоу Цзыхуна.
Всё оказалось в точности так, как она ожидала.
Он был пьян — до беспамятства. Вино пропитало его одежду, рот бессвязно шептал что-то о том, что давно пора было всё отпустить.
«Давно… следовало отпустить», — повторял он, будто заклинание.
Барышня Сюй медленно опустилась рядом, склонилась, чтобы лучше его слышать, и мягко, почти невесомо, произнесла:
— Хотите отпустить? Я могу вам помочь.
Он смотрел на неё в упор, глаза были затуманены, но взгляд всё ещё держался — упрямый, горький, растерянный.
— Почему ты? — хрипло спросил он. — Что во мне такого, что ты цепляешься за меня уже два года?
Госпожа Сюй не отводила взгляда. Подняла ладони, начала загибать пальцы — один за другим, будто перечисляла сокровища:
— На состязании по мацзю[1], вы выглядели хрупким и утончённым, но именно вы защитили меня от хулигана из дома Сун. Вы вступились — и мы выиграли.
— На заседании совета вы встали за моего отца, когда его хотели выставить лжецом.
— Во время восстания в Чаояне — вы один вышли к толпе, и ваши слова успокоили три тысячи мятежников. Ни кнутом, ни мечом — только словом.
— Когда на Женскую половину академии Юаньшиюань напали фанатики, вы лично повели отряд и сняли осаду.
Она остановилась, сложила руки перед грудью, словно держала в них свет.
— Всё, что вы сделали, я помню. Каждую мелочь, каждый шаг.
Но, знаешь, что врезалось в сердце глубже всего?
Она улыбнулась — неуверенно, с затаённой теплотой:
— Та первая, случайная встреча на улице. Когда я просто увидела вас в толпе — и поняла, что больше не смогу забыть. Господин Чжоу, вы знаете? — голос барышни Сюй дрожал, но не от страха. — У некоторых людей… чувство возникает лишь однажды за всю жизнь. Если в самую первую секунду оно вспыхнуло — значит, вспыхнуло навсегда. Даже если вы не возьмёте меня в жёны… вы всё равно останетесь в моём сердце — на всю жизнь.
На всю жизнь остаться в чьём-то сердце — разве это не страшная, не прекрасная, не разрывающая душу истина?
Чжоу Цзыхун не выдержал. Что-то в нём оборвалось, что-то — поддалось. Он притянул её к себе, резко, с болью, с тоской, впившись губами в её тонкое ухо, словно в последнюю точку дыхания, которую ещё может себе позволить.
А потом… пришло утро.
Он проснулся первым. Глаза медленно открылись, и первое, что он увидел — это её, спящую в его объятиях. Волосы рассыпаны по подушке, кожа ещё дышит теплом прошедшей ночи. И всё внутри него похолодело.
Лицо побелело — в нём отразился ужас от собственного поступка.
Госпожа Сюй тоже проснулась. Лицо её было бледным, видно — ночь была не ласковой и не лёгкой. Но несмотря на усталость, на боль, на возможный стыд, в её глазах всё равно горело что-то ясное, почти ликующее.
— С твоими принципами, — прошептала она, — ты теперь обязательно на мне женишься.
Она была права. Он действительно не мог поступить иначе. Он не был из тех, кто бросает слово или забывает о долге. Он женился на ней.
Но пригласить Мин И… он так и не решился. Не смог. Приглашение так и не отправилось в сторону дворца.
— Ничего, — сказала тогда госпожа Сюй, отводя глаза, — у нас с тобой вся жизнь впереди.
Может, один-два года ты ещё будешь помнить о ней. Но пройдут три года. Потом — четыре. Пять. Шесть… И однажды ты увидишь меня, наконец — по-настоящему.
Слова, произнесённые когда-то с такой уверенностью, теперь казались далёкими и наивными. Прошло семь лет — и вся юношеская смелость, с которой она когда-то смотрела в лицо жизни, будто бы испарилась без следа.
Госпожа Сюй сидела на мягком ложe, неподвижно, с отрешённым взглядом, устремлённым в пустоту — в лицо человека, что когда-то стал её мужем. Он сидел перед ней, словно потеряв душу. И в этот момент она внезапно поняла: она устала.
Эта поездка — она вовсе не должна была состояться. Сначала Чжоу Цзыхун был против, и лишь после её долгих уговоров, после слов, что она мечтает однажды увидеть ту самую легендарную госпожу воочию, он нехотя позволил.
И вот теперь, увидев Мин И, она поняла, что у неё нет даже права сердиться.
Как можно сердиться на ту, чья слава справедлива, чья суть — выше обыденного? На ту, благодаря которой женщины обрели свободу выбора, возможность развода, право на образование?
Хорошие дни, что госпожа Сюй переживает теперь — наполовину дарованы именно ею.
И пусть в устах врагов Мин И — лишь змея при троне, женщина, что вмешивается в дела государства, правит из-за занавеси, морочит императора, но для таких, как она, Мин И — божество.
Вера. Надежда. Свет.
Словно почувствовав её смятение, Чжоу Цзыхун вернулся из своих мыслей, взглянул на жену — и вдруг заметил, как она, босая, сидит у края ложа, ступни её покоятся прямо на прохладных деревянных досках. Морщины проступили на его лбу.
— Твоя хворь только отступила, — укоризненно произнёс он, — и ты всё ещё позволяешь себе вот так… губить здоровье?
Госпожа Сюй очнулась от своих дум, поспешно втянула ноги обратно под одеяло и натянуто улыбнулась:
— Как трогательно… Муж всё же переживает обо мне?
— Я всего лишь не хочу, чтобы ты снова свалилась в лихорадке, — холодно отозвался он, не поднимая глаз. — А то твой батюшка с матушкой снова в полном составе переедут ко мне в дом, чтобы денно и нощно тебя опекать.
Голос его звучал сухо, даже упрямо, словно защищаясь от чего-то большего.
Госпожа Сюй молча сжалась.
Она давно знала — у неё слабое здоровье. С малых лет родные берегли её как драгоценность, как фарфор, что вот-вот может треснуть. Стоило ей простудиться — весь род становился на уши. И каждый раз, как только болезнь укладывала её в постель, её родители, братья, тёти и даже престарелая бабушка, перебирались в дом зятя, будто объявляли осадное положение.
Разумеется, отец с матерью всегда находили повод поучать Чжоу Цзыхуна: то воды не той температуры подал, то суп недосолил, то глаз на жену косо посмотрел.
Он это ненавидел. И не скрывал.
Слова его кольнули слишком глубоко, чтобы она могла отмахнуться.
Улыбка медленно сползла с её лица. Она выпрямилась, губы её сжались.
— В следующий раз, коли заболею, — отчётливо сказала она, — вернусь в отчий дом. Не стоит тебе, господин мой, терпеть такое унижение.
Это был первый раз, когда госпожа Сюй ответила ему жёстко, прямо, не сгладив ни одного угла.
Чжоу Цзыхун замер, чуть растерянный. Он не привык слышать от неё подобное.
Но, подумав, решил, что, быть может, дорога её утомила… или сама близость к Мин И вновь взбаламутила её чувства. Он не стал с ней спорить.
Тем более, что все его мысли уже вернулись к другому — к маленькой изящной фигурке из нефрита, что он вырезал своими руками.
Он хотел передать её Мин И.
Он выточил для неё эту нефритовую Гуаньинь в те месяцы, когда учился отпускать.
[1] Состязание по мацзю (麻酒) — это, соревнование по питью крепкого пряного вина (или спиртного напитка с麻-эффектом), происходящее в праздничной или ритуальной обстановке. В китайской традиции (особенно в народной культуре и фэнтези-новеллах) состязания по выпивке — это популярный элемент пиршеств, свадеб, мужских посиделок, а также боевых встреч на характер, честь и выдержку.
