Цзи Минчэн стоял перед родителями, опустив голову, словно нашкодивший ребёнок. Он чувствовал себя крайне виноватым за свою нерешительность и внутренние метания:
— Сын лично принесёт извинения барышне Хай, — пробормотал он.
— Думаешь, стоит тебе извиниться, и она сразу простит? — с иронией в голосе заметила Мин И, бросив взгляд в сторону мужа.
Цзи Боцзай тут же подхватил:
— Верно, извиняться тоже нужно с толком, с душой. Ты ещё даже не загладил вину, а уже просишь разрешения на брак — это несерьёзно.
Мин И, опершись подбородком на ладонь, прищурилась с лёгкой усмешкой:
— Хотя, с другой стороны… неудивительно. Каков отец — таков и сын. Вспомни, ты тогда тоже…
— Память у меня, увы, слабая, — торопливо перебил её Цзи Боцзай, спешно схватив жену за руку и за её спиной отчаянно моргая сыну, — Юность прошла давно, всё забылось, правда-правда.
«Ну хоть при ребёнке старое не вспоминай…» — молили его глаза.
Мин И хмыкнула, махнула рукой — мол, живи, отпускаю, — и вновь перевела взгляд на сына.
— Твоя свадьба — твоё дело. Если она простит тебя и согласится стать твоей женой, просто сообщи нам. Но если нет — не смей мешать ей налаживать жизнь и принимать других сватов.
Цзи Минчэн занервничал:
— А может… всё-таки невесту мне указом назначить?
— Нет, — Мин И прищурилась, пристально глядя на него. — Хватит использовать нас с твоим отцом как прикрытие. Ты уже взрослый мужчина — умей отвечать за свои поступки.
— Мать твоя права, — строго кивнул Цзи Боцзай, поддержав супругу.
— Сын всё понял, — покорно поклонившись, Цзи Минчэн в растерянности вышел из внутренних покоев, медленно шагая по усыпанной гравием дворцовой дорожке.
Следом за ним поспешал один из внутренних евнухов. Уловив хмурый, отрешённый взгляд юноши, тот нерешительно спросил:
— Чего ради Ваше Высочество столь омрачены? Госпожа Хай всегда питала к вам тёплые чувства… Теперь, когда вы сами просите её руки, разве она не согласится?
— До сегодняшней ночи, возможно, и согласилась бы, — с досадой взъерошив кисточку на нефритовом подвесе у пояса, Цзи Минчэн нахмурился. — Но после… боюсь, всё изменилось.
Он знал — у Хай Цинли прямой, открытый характер. Она с детства не терпела фальши, не прощала полумер. Если он сейчас просто придёт с извинениями и предложением руки, она, скорее всего, решит, что это не от сердца. Может, даже с усмешкой отпарирует: «Не бери в голову. Пустяки».
И от этого было горько до рези.
С небесами в свидетели — он клянётся, что дело не в том, что между ними что-то произошло, и теперь он «должен отвечать». Нет. Всё было иначе. Это близость только подтвердила: все его прежние сомнения — пусты. Он всё ещё хранит её в сердце.
Но как… как сказать об этом Хай Цинли?
Небо постепенно светлело. Девушка, так и не дождавшись возвращения кого бы то ни было, с трудом вздохнула с облегчением… но её глаза, наоборот, потускнели.
Ни единым взглядом, не выдав своих чувств, она встала, пошла заниматься боевыми техниками, как делала это всегда, потом — спокойно переоделась и села за завтрак.
У них в доме было принято принимать утреннюю трапезу всей семьёй. Отец, как обычно, занял почётное место во главе стола, и, исподтишка поглядывая на дочь, в конце концов всё же заговорил:
— Раз уж ты вернулась из дворца, стоит бы и подумать о подходящей паре.
Хозяйка дома, госпожа Хай, сидевшая рядом, тут же тихонько дёрнула его за рукав.
Не говорит она об этом — значит, не хочет. Зачем же снова начинать? Не то время. И не то место. У них и так всё есть, никто из дома её не гонит. Так почему он ведёт себя так, словно хочет поскорее выдать её замуж?
Но господин Хай был по-своему прав — он переживал о судьбе дочери. Столько лет прожито в нерешительности, в ожидании милости из дворца — и что в итоге? Ни статуса, ни обещаний, одни пересуды за спиной. Хоть бы выбрала себе ровню, с доброй душой — была бы хоть какая-то определённость, кто-то рядом в лютые морозы и в часы тоски.
Между супругами повисло напряжение — оба, нахмурившись, упрямо глядели друг на друга, ни один не желал уступить. Отец сжимал кулак на коленях, мать же то и дело бросала на него предостерегающий взгляд.
И тут, спокойно и как будто невзначай, Хай Цинли положила себе в чашу немного солений и, ковыряя палочками пёструю зелень лука, будто мимоходом произнесла:
— Хорошо.
В доме мгновенно наступила тишина. Оба родителя с изумлением обернулись к ней.
Она слегка улыбнулась, но уголки глаз были красными от сдержанных слёз:
— Вы и так уже немало для меня сделали. Родили, воспитали, дали всё, что могли… а теперь ещё и судьбой моей обеспокоены. Это не вы в чём виноваты. Это я — недостойная дочь.
У госпожи Хай глаза тут же наполнились слезами, она поспешно отвернулась и украдкой смахнула выступившие капли. А господин Хай только тяжело кивнул, пристально посмотрев на дочь:
— Я не могу обещать, что тот, кого я подберу, будет тебе по сердцу. Но он обязательно будет тебе надёжной опорой, и ты никогда не пожалеешь, что сделала этот выбор.
— Благодарю отца, — тихо отозвалась Хай Цинли.
После этого вся семья закончила утреннюю трапезу в редком согласии и мире.
С этого дня в доме Хай началась суета. Слуги сновали туда-сюда, принося портреты достойных женихов, которых господин Хай успел подобрать за последние месяцы. Вся стопка живописных изображений легла на стол в её уединённом дворике.
