И в этот момент с карниза крыши сорвался снег. Целая шапка рыхлого, колючего, морозного снега рухнула прямо ей на плечи, на волосы, на воротник, просочившись под одежду.
Ли Шаолин невольно рассмеялся. Подошёл, взял её за руку и отдёрнул в сторону:
— Вот ведь неудачница… Даже снег специально лезет вам за шиворот.
Чанлэ долго стояла неподвижно, словно не сразу поняла, что произошло. Потом, наконец, очнулась, улыбнулась — и мягко смахнула снег с плеча:
— Да… и правда неудачница.
В её голосе прозвучало что-то странное. Не обида, не грусть — скорее, усталость. Ли Шаолин вдруг почувствовал, как внутри всё сжалось, словно что-то важное ускользает, и он не знает, как это удержать. Когда она повернулась, чтобы уйти, он торопливо сделал пару шагов вперёд, схватил её за руку:
— Уже поздно. Вы… вы одна, как вы вернётесь?
— Ничего. Я приехала на звериной повозке, — спокойно ответила она, даже не обернувшись. Затем бросила взгляд на его дом, на обшарпанную стену, на промёрзший двор. — Всё равно я не могу остаться у вас… Так зачем спрашивать?
Он замер. Словно удар.
Пальцы его сами собой разжались.
Чанлэ улыбнулась, помахала ему рукой. Её пухленькое тело чуть подрагивало от холода, и каждый жест был чуть неуклюж, но в этой неуклюжести была трогательная искренность.
Ли Шаолин нахмурился. Молча, неохотно махнул ей в ответ.
Звериная повозка унеслась прочь, растворяясь в белизне выпавшего снега. Он остался стоять на месте, провожая её взглядом. Снег хрустел под ногами, и только теперь он заметил, как продрог — пальцы онемели, ступни закоченели.
Он поспешил обратно, сменил промокшие носки, обулся, сел у очага и стал греть ладони над огнём.
После праздников он вернулся в Юаньшиюань. Занятия продолжались, ученики входили и рассаживались. Ли Шаолин взглянул на пустующее место в зале.
Принцесса Чанлэ снова не пришла.
— Говорят, таков дворцовый обычай, — объяснил один из наставников, заметив, что Ли Шаолин смотрит на пустующее место. — Перед брачным указом принцесса должна пройти полугодовое обучение при дворце. Так что теперь она не будет посещать наши занятия.
До её шестнадцатилетия оставалось ещё несколько месяцев.
Уж не слишком ли спешат? — подумал он мрачно, невольно сжав ладони. Было досадно, неловко — и вместе с тем пусто.
Её чувство было слишком горячим. Оно напоминало утреннее солнце, которое, хочет того кто-то или нет, всё равно поднимается над горизонтом и заливает всё светом — ярким, неотступным, неизбежным.
А теперь — тишина.
Никто не приносил ему тёплого завтрака. Не приходили аккуратно упакованные блюда без лука. Не появлялись новые отрезы ткани и рубашки с ровным швом. Всё стало сухим, официальным. И хотя он сам столько раз мечтал о покое, теперь в этой тишине что-то не складывалось.
Он не спрашивал. Не бегал за новостями. Просто — изредка — улавливал обрывки чужих разговоров.
— Слышал? Принцесса будто бы похудела. Даже болела чем-то недавно.
У него кольнуло внутри.
Он тут же повернулся, перехватил собеседника за рукав и, стараясь сохранить равнодушие, спросил, как бы между делом:
— А что за болезнь?
Тот усмехнулся:
— Ты же можешь хоть сейчас пойти в покои дворца. Зачем меня спрашивать?
— Нет, — тихо ответил Ли Шаолин, сжав губы. — Я занят — составляю реестры. Откуда у меня время во дворец ходить. Просто… сейчас в народе много разговоров о болезни, моровые вспышки. Я… беспокоюсь, вдруг и во дворце зацепилось.
— Да вроде не мор, — отозвался собеседник, понизив голос. — Странно как-то… такая знатная особа, а в последнее время и есть почти перестала. Что ни поднесут — ни крошки.
Шаги Ли Шаолина замедлились. В груди скрутило ощущение вины, неловкое, тяжёлое.
Вот бы не ляпнул тогда про её вес…
Он знал, знал ведь — она всерьёз воспринимает каждое его слово. Он сказал, что ей бы не помешало похудеть, — и она, наверное, с тех пор просто перестала есть. Ни день, ни ночь не позволяла себе насытиться.
Он говорил — толстеть вредно. А получилось хуже: теперь болезнь пришла от истощения. От насилия над собой. От желания быть в его глазах «достойной».
Если всё так, то пусть бы лучше всё оставалось, как было. Пусть бы и дальше оставалась пухлой, если только была бы здоровой…
— Шаолин, — позвал кто-то.
Он вздрогнул, вынырнул из мыслей. Это был Цинь Шанъу — один из наставников.
— Наставник? — Ли Шаолин поспешил к нему.
Наставник похлопал его по плечу:
— Напиши прошение. Внесём его вместе с остальными. Подашь в общем пакете.
Он удивлённо моргнул.
Это значило… что его мнение начинают учитывать. Его подпись будет услышана. Его имя будет среди тех, чьи слова влияют на ход дел.
Чэньцин-бяо — прошение, которое обычно пишется в знак благодарности после назначения на должность. Его подают, когда уже есть указ о пожаловании чина. А у него?.. Какое уж тут назначение?
Через несколько дней — день рождения принцессы Чанлэ. И всё.
Сложно было сказать, что он чувствует. Внутри всё перемешалось: то ли растерянность, то ли горькая ирония. Может, это… попытка дать ему возможность осуществить свою мечту — до того, как всё решит императорская воля?
Успеет ли? — подумал он. Как ни считай, времени слишком мало.
Но, несмотря на это, на губах появилась тихая, чуть кривоватая улыбка.
Чанлэ… — вздохнул он про себя. Чтобы он был доволен — она и правда готова на всё.
Если бы не её покровительство, его, с его родословной и скромным опытом, ещё два года держали бы в Юаньшиюань. Только после этого появилась бы надежда на должность в придворной канцелярии. А теперь — благодаря ей — путь сократился до полшага.
Ему уже присвоили должность начальника городской инспекции. И в придачу, аккурат за две недели до её дня рождения, прислали официальное одеяние.
Ли Шаолин провёл рукой по вышивке на ткани. Шёлк был тяжёлым, плотным, с изысканным узором, соответствующим рангу. Он не надел его сразу. Только молча смотрел, ощущая всё весомее груз на плечах.
И вдруг… ему захотелось увидеть её.
Сказать хоть что-то. Посмотреть в глаза. Поблагодарить? Нет… Просто — быть рядом.
Он отправил письмо во дворец.
Ответ пришёл быстро — и она тоже.
Как всегда, стоило ему только захотеть — и она уже здесь, спустившись с неба на своём летящем мече.
