По столице уже давно ходили слухи — мол, сердце принцессы уже занято, и вот-вот, как только исполнится шестнадцать, будет объявлена свадьба.
Поэтому и приготовления шли с невиданным размахом: дворец переливался фонарями и золотыми гирляндами, придворные мастера днями и ночами занимались убранством залов, музыканты репетировали новые мелодии, а блюда отбирались лично императорской кухней.
Но в Юаньшиюань никто не считал это просто слухами.
Все прекрасно знали, что это — правда.
Ли Бусин, чиновник из Министерства ритуалов Либо, уже давно распорядился начать подготовку свадебных ритуальных сосудов. А принцесса Чанлэ уже несколько месяцев училась всему, что должна уметь замужняя принцесса.
Все понимали — как только пир закончится, в тот же вечер будет подан указ о даровании брака.
На улицах, где проходил Ли Шаолин, ему часто кланялись:
— Поздравляем! Поздравляем вас, господин!
Он хмурился и не отвечал. Лишь сухо бросал:
— Не понимаю, о чём вы говорите.
Но прохожий, смеясь, подмигнул:
— Ай, ну полно. Кому-кому, а вам скрываться ни к чему. Кому ее высочество принцесса Чанлэ отдала сердце — знаем мы. И вы, и я.
Ли Шаолин чуть дёрнул уголком рта — усмешка скользнула, но тут же исчезла. Он выпрямился, лицо стало серьёзным:
— Я человек с мечтой и честолюбием. И если всё, к чему я стремился, хотят назвать просто “удачей жениха” — какое же это поздравление?
— Да уж, — кивнул коллега, деланно сочувствуя. — Только-только получил чин, а скоро, глядишь, и прощай. Войдёшь в императорский род — и не выберешься. Потом бы хоть из дворца выйти да вина выпить…
Он тяжело вздохнул, покачал головой:
— Жаль тебя, Шаолин. С такой-то головой, с таким даром — пропадать ради любви.
Ли Шаолин едва заметно дёрнул уголком губ — слишком уж радостно всё внутри поднималось. Но он заставил себя вспомнить и обратную сторону.
Вспомнил, как его амбиции упрятали в пыльную шкатулку, как дворцовые узы могут навеки лишить свободы, как титул «зятя правящей семьи» перечёркивает путь к великой мечте…
Думал — и радость понемногу померкла.
Они вошли в дворцовый чертог, где устраивался праздник. Зал был полон. Придворные, чиновники, знатные семьи — все, кому повезло быть приглашённым, уже заняли свои места.
Ли Шаолин окинул всё происходящее быстрым взглядом — и вдруг остановился. В углу зала он заметил Хэ Цзянхэ. Тот был облачён в нарядный шёлковый синий халат — оттенка озёрной воды, такой же, как на нём самом.
Они одновременно заметили друг друга.
Глаза встретились — и в них сверкнула недружелюбная искра.
Хэ Цзянхэ, не мешкая, двинулся прямо к нему.
— Наставник сегодня выбрал павлиний узор на лазури, — сказал он, чуть склонившись с показной вежливостью. — Ярко, не спорю… хотя немного по-стариковски.
Сделал паузу, как бы будто что-то вспомнил:
— Ах да. Я и забыл: вы ведь всё же наш наставник, с возрастом, с опытом. Что ж, всё уместно.
Слова были любезны, но в них ощущалась ледяная холодность.
Слишком уж явно он намекал: ты старый, ты ей не ровня.
Ли Шаолин приподнял бровь:
— А у тебя, молодой господин Хэ, и правда наряд не дурен. Хоть и чересчур пестрый. Бабочки эти — чисто под стать юнцам, которые и бороду-то ещё не отпустили. Мне вот — не к лицу.
Он ответил с той же едкой учтивостью — не желая уступать ни словом, ни тоном.
Хэ Цзянхэ откинул рукав, ловко встряхнув шёлк, и с усмешкой повёл пальцем по вышитой бабочке:
— А вы тоже считаете, что чересчур? А я вот согласен… Но это ведь не моя прихоть. Это Чанлэ настояла, — голос его потеплел, почти задумчиво. — Сказала, что бабочки всегда в паре, в лете, а значит — символ хорошего союза.
Рука Ли Шаолина, скрытая в рукаве, судорожно сжалась.
Чанлэ… вышивала ему?
Он не мог в это поверить. Она ведь уже давно не приносила ему одежды, не вышивала ни бамбука, ни горных пейзажей — ничего. Всегда, с самого начала, она шила ему только серьёзные, строгие узоры. Ни намёка на романтичность.
А этому она… бабочек…
— Слышал, что у наставника последнее время всё как по маслу, — Хэ Цзянхэ смерил его насмешливым взглядом с головы до ног. — Что ж, поздравляю. Судьба благоволит, желания исполняются.
Ли Шаолин опустил взгляд, усмехнулся едва слышно:
— Это не судьба. Это просто её прихоть.
— Прихоть?.. — Хэ Цзянхэ чуть склонил голову, усмехнулся в ответ, но как-то печально. — Это не прихоть, а глупость. Когда человек тысячу раз жертвует собой ради кого-то, и ни разу — ради себя… Разве это не глупо? Особенно если тот, ради кого, — вовсе того не стоит.
Ли Шаолин не сразу уловил, о чём он. Для него Чанлэ всего лишь… подарила ему чин, исполнив его детскую мечту. Это ведь не навсегда. Ему всё равно придётся с этим чином попрощаться, как только он станет зятем правящей семьи.
Разве это она его чем-то одарила?
Если уж кто и жертвовал — так это он. Это он закрыл глаза на внутренние сомнения, на страх и обиду, и — пусть нехотя — согласился быть рядом с ней. Это он пошёл на уступку.
Но сказать он этого не успел.
В зале повисла тишина. Где-то высоко, в сводах дворцового зала, зазвучали звуки бянчжуна[1] — стройный перезвон бронзовых колокольцев. Мелодия была размеренной, торжественной.
Все разговоры мгновенно стихли.
Ли Шаолин и Хэ Цзянхэ одновременно подняли головы, глядя в сторону главного помоста.
Празднество начиналось.
[1] Бяньчжун — это набор бронзовых колоколов, подвешенных на деревянной раме. Их использовали в Древнем Китае, начиная с эпохи Чжоу, особенно в ритуальной и придворной музыке. Колокола разного размера и звучания располагались в строгом порядке, каждый из них издавал определённую ноту при ударе.
