— А даже если… — Ли Син стиснул пальцы, — даже если твои родители скажут: «Забудем про деньги», Лю всё равно могут не согласиться. Потому что тогда у них не останется рычага. Без этой суммы у них не будет ничего, чтобы сдержать господина Хэ. А если с него соскользнёт узда… кто знает, что может всплыть наружу из того, что столько лет хранили в тайне?
— К тому же, — Ли Син продолжал ровно, но в его голосе слышалась тревога, — если ты сама поднимешь вопрос о разводе, это будет считаться чуфу — расторжением брака по инициативе жены. А ты ведь знаешь, Лю Чан не из тех, кто способен проглотить даже крошечную обиду. Его натура не терпит ни поражений, ни потерь. Как ты думаешь, он позволит тебе первой отказаться от него?
Он чуть склонился вперёд, пристально глядя на неё.
— Тем более, с виду за ним и нет особых проступков. Разве что история с Цинхуа, но… — он усмехнулся одними глазами, — такие вещи нынче перестали кого-либо особенно шокировать. Люди стали равнодушны. Стоит ему сказать, что «исправился» — и этого будет достаточно. Даже если в конце концов он и согласится на развод, то непременно найдёт способ, как отыграться. Обольёт грязью, перевернёт всё вверх дном, и пострадавшей окажешься именно ты.
Он выпрямился и подытожил:
— Вот почему с этим делом спешить нельзя. Нужно действовать осторожно, с расчётом. Всё должно быть продумано до мелочей.
Мудань кивнула, сжав ладони в рукавах:
— Именно потому, что я всё это понимаю — мне и нужна твоя помощь, брат. Я даже… думала о и цзюэ, о полном разрыве. Но… условий у меня недостаточно.
В её голосе зазвенела горькая усмешка.
— Из четырёх оснований для и цзюэ, два невозможны по определению: чтобы он оскорбил мой род, или его семья — мою. Такого не было и не будет. А вот если бы я совершила проступок — изменила мужу или нанесла вред его роду — тогда всё было бы просто. Но… это означало бы уничтожить себя. До конца жизни не поднять головы.
Тонкие, длинные пальцы Ли Сина несколько раз легко постучали по деревянной колонне беседки. Он помолчал и наконец заговорил тихо, но с той особой теплотой, которую хранил для очень немногих:
— Не беспокойся. Ты ведь с детства ни разу ни о чём не просила меня… а раз теперь всё же решилась — я не могу не помочь тебе. Я подумаю обо всём как следует, до самой мелочи.
Мудань улыбнулась, взгляд её стал мягче, но в нём всё ещё тлела решимость:
— Если получится вырваться — я и на некоторые потери готова пойти. Немного уступить — не беда. Всё равно это мужской мир… даже при внешнем уважении к женщине всё крутится вокруг мужчин.
Она чуть приподняла уголки губ и, как бы невзначай, добавила:
— Если всё пойдёт по плану, я хотела бы перебраться к осени. До прихода холодов.
Осень… Пора, когда пионы начинают давать семена. Пора, когда природа замирает перед новым циклом. Пора, как нельзя лучше подходящая, чтобы начать новую жизнь. В противном случае всё опять отложится — ещё на целый год.
Ли Син удивлённо приподнял брови, в его голосе прозвучала усмешка:
— Вот как? Значит, ты и вправду порвала с прошлым. Что ж…. а что собираешься делать потом?
Мудань склонила голову, будто задумалась, но в глазах её уже плясал живой огонёк. Она рассмеялась легко, по-девичьи:
— Пока не решила. Но, как бы ни сложилось, я всё равно должна жить достойно. Стараться жить хорошо. Не обременять никого, не становиться поводом для чужих насмешек.
Он поднял на неё глаза. Долго, внимательно смотрел. А затем медленно, почти шёпотом, проговорил:
— Ты обязательно добьёшься всего, чего хочешь.
Вдруг совсем рядом раздался нарочито громкий, преувеличенный кашель. Мудань обернулась — у бамбуковых зарослей стояли Пань Жун и Цзян Чанъян. Первый вытянул шею, словно пытался рассмотреть что-то особенно интересное, но Цзян Чанъян крепко удерживал его за рукав.
Похоже, оба давно уже заметили Мудань и Ли Сина. Пань Жун, несомненно, хотел было подобраться ближе — послушать, о чём они там шепчутся. Но Цзян Чанъян вовремя остановил его, кашлянув в знак предупреждения — очевидно, чтобы дать понять Мудань, что за ней наблюдают.
Пань Жун с явным раздражением выдернул рукав из его руки и громко, с наигранной непринуждённостью, бросил:
— А что это вы тут прячетесь и шепчетесь? Какие секреты обсуждаете?
Ему было досадно: если бы не вмешательство этого скучного, правильного Чанъяна, он бы уже успел услышать что-нибудь любопытное. А потом — почему бы и не использовать услышанное как удобный рычаг?
Но Ли Син и бровью не повёл. Он безмятежно повернулся к ним, изящно склонил голову и с лёгкой улыбкой ответил:
— Да просто разговор. Сестра — всё же родня, давно не виделись, вот и вспомнили былое.
Мудань стояла рядом — спокойная, собранная. Её лёгкая, едва заметная улыбка казалась почти холодной. Она одобрительно кивнула, подтверждая слова Ли Сина, и в её лице не было ни тени неловкости. Всё выглядело безупречно. Между родственниками — дружеская беседа. И ничего более.
Глаза Пань Жуна забегали, он прищурился, пристально оглядывая лица Мудань и Ли Сина — то одного, то другого. Но оба сохраняли абсолютное спокойствие: ни смущения, ни тени вины — только открытая, ровная невозмутимость. В самом деле, припомнив всё, что видел, Пань Жун не нашёл ни одного подозрительного жеста, ни слова, сказанного с подтекстом. А момент, когда можно было что-то ухватить, был уже упущен. Теперь что бы он ни сказал — всё обернётся пустым звуком.
И потому, резко сменив тон, он вдруг расплылся в широкой, приветливой улыбке:
— Ты ведь так далеко ушла, — обратился он к Мудань с нарочитой теплотой. — Мы уже и соскучиться успели. Свои люди, родня — конечно, надо поболтать, вспомнить, как было!
Мудань почувствовала, как в ней что-то сжалось. Этот внезапный разворот, эта фальшивая доброжелательность… Она вспомнила, как госпожа Бай как-то мимоходом предупредила: мол, Пань Жун явно что-то затевает, касается ли это цветов — или чего-то другого. И теперь Мудань невольно отпрянула от него в душе, словно от змеи, спрятанной в листве.
Она понизила голос и тихо, только для Ли Сина, проговорила:
— Брат, он сегодня уж слишком услужлив… боюсь, что-то замышляет.
