После того как проскользнула вперёд на добрую сотню шагов, Мудань сперва хотела ускользнуть к себе в тихий уголок, укрыться в родном дворе и перевести дух. Но, поразмыслив, резко свернула — и направилась к месту пира.
Ли Син и прочие уже видели позор Лю Чана и принцессы Цинхуа. Те двое не посмеют наброситься на мужчин, что стали свидетелями их бесстыдства, но вот на неё — на неё им, пожалуй, ещё хватит злости. Так пусть! Пусть скандал разрастётся — на всю округу! Чего мне бояться? Если рушить — то с грохотом.
На пиру всё ещё царило безудержное веселье. Одни продолжали слагать стихи и ронять тонкие строфы на веерах, другие уже давно развалились у столов, попивая вино и переговариваясь, кто-то слушал музыку и любовался пляской певичек, а кто-то — затеял партию в вэйци под сенью персиков. Не обошлось и без азарта — мужчины и женщины без стеснения садились за столики, бросая кости в шумной игре в чупу[1], сопровождаемой звонким смехом и азартными выкриками. Каждый, казалось, нашёл себе утешение и радость в этом веселье.
Мудань только появилась в поле зрения гостей, как к ней устремилась молодая служанка с осанкой и лицом, словно из учебника по этикету: на ней были светло-зелёные шёлковые туфли с изящной вышивкой и безрукавка из нефритовой парчи. Девушка грациозно подошла и почтительно склонилась в приветствии.
— Госпожа Бай велела пригласить вас, — мягко проговорила она.
Мудань проследовала за служанкой сквозь пышные заросли цветущей сирени и вышла к небольшой беседке, затенённой листвой, где уже находились госпожа Бай и незнакомая девушка. Та сидела грациозно, с прямой спиной, сложив тонкие кисти на коленях. Волосы её были уложены в высокий узел у-мань-цзи, в который были воткнуты золотые шпильки в виде воробьёв, будто вспорхнувших с пшеничных колосьев.
На ней была ярко-алая юбка из восьми шёлковых полотнищ, поверх которой спускалась полупрозрачная накидка цвета расплавленного золота. Лицо овальное, как у глицинии, с тонким носом и чертами, словно выведенными тушью: длинные дугообразные брови, выразительные чёрные глаза. В её облике чувствовалась горделивая отстранённость, как у павы, привыкшей к вниманию — и не терпящей равных.
Услышав шаги, госпожа Бай встала, приветливо улыбнулась:
— А я уж подумала, ты сбежала, не попрощавшись! Обернулась — а тебя и след простыл.
Мудань с лёгким поклоном ответила:
— Простите, госпожа. Возникло одно дело, требующее моего вмешательства, не осмелилась нарушать ваше благостное настроение, потому и не предупредила. Прошу простить невежу.
Госпожа Бай рассмеялась и мягко взяла Мудань за руку, усаживая рядом:
— Что ты, я же в шутку. Ты тут хозяйка, у тебя дел невпроворот. А мы — гости, пьём вино, едим сладкое, развлекаемся, только и всего.
Обе женщины переглянулись и тихо рассмеялись. Атмосфера чуть потеплела.
— Позволь познакомить, — сказала госпожа Бай после короткой паузы. — Это семнадцатая дочь рода У из Цинхэ, по прозвищу Си Лянь (Сокровище лотоса). Мы зовём её просто А`Лянь.
Девушка, о которой шла речь, едва кивнула, слегка склонившись, затем грациозно изогнула уголки губ в сдержанной улыбке — холодной, как луч лунного света, отразившийся в нефритовой чаше. Ни слова больше она не произнесла.
Мудань с лёгким кивком оглядела стоящую перед ней девушку. По тому, что госпожа Бай не сочла нужным озвучить её имя или статус, стало ясно: У Си Лянь прекрасно знает, кто перед ней. Но, судя по всему, знать не спешит — по крайней мере, открыто.
Такое поведение не задело Мудань — напротив, вызвало лишь лёгкую насмешку в глубине души. Роды У из Цинхэ давно считались в Поднебесной одними из самых старинных и влиятельных. С ними и сам императорский дом не чурался заключать брачные союзы — что уж говорить о простых знатных семьях. Неудивительно, что в потомках этого клана постепенно укоренилась надменность, граничащая с высокомерием. И пусть даже принцесса Цинхуа с её титулами, властью и положением в глазах таких, как У Си Лянь — не более чем соперница.
Госпожа Бай нарушила молчание лёгкой улыбкой:
— В этом году Пятый месяц, праздник Драконьих лодок совпадает с днём рождения императрицы. От Дворца усердия в Синцин-гуне до восточных врат Чуньминмэнь и западных врат Цзиньгуанмэнь раскинется целая полоса сценических площадок. Сто мест для представлений, труппа за труппой будет показывать своё мастерство. А вы, девочки, собираетесь туда?
У Си Лянь чуть приподняла уголки губ и безмятежно произнесла:
— Батюшка всё настаивает, что непременно поедем — сам хочет построить смотровой навес. Думаю, от нас не отстанет.
Мудань же промолчала, и, опустив ресницы, тихо проговорила:
— Мне пока неведомо. Даже не знаю, будет ли от семьи Лю навес, не говоря уж о том, позволят ли мне выйти из дома.
— Не беда, — тут же ответила госпожа Бай, доброжелательно касаясь руки Мудань. — Если захочешь — я пришлю за тобой повозку.
У Си Лянь скользнула по Мудань взглядом — быстрым, оценивающим, и с лёгкой тенью насмешки в уголке рта, холодно произнесла:
— Не в обиду будет сказано, но ты, право, заслуживаешь уважения — с таким положением ещё находишь в себе силы жить. На твоём месте я бы давно вышвырнула мужа.
Мудань ответила ей тонкой, почти невесомой улыбкой:
— Но если бы я была госпожой А`Лянь, разве допустила бы такую участь?
[1] Примечание: Чупа (杵), или игра в чупу, — это традиционная народная игра, распространённая в древнем Китае, особенно среди женщин и детей. В оригинале «чупа» означает деревянный пест (иногда — молот), которым толкут рис или зерно. Игра заключалась в том, чтобы бросать, ловить или балансировать небольшой пест, либо выполнять с ним движения, напоминающие элементы танца или соревнования на ловкость. Иногда она сопровождалась ритмичными песнями или считалками. В художественных текстах эпохи Тан и Сун упоминание игры в чупу может также нести символику юности, невинности и беззаботного детства.
