Мудань уже собралась — пусть и через силу — подняться с ложа, как вдруг тётушка Линь, точно предугадав её порыв, стремительно вошла в комнату и успела подхватить её под руки, прежде чем она соскользнула с подушек.
— Не спешите! — строго сказала она, мягко придерживая плечи. — Они ещё не дошли. Я только по дороге услышала, что приближаются, вот и поспешила первой — сообщить вам.
Мудань с тревогой взглянула ей в лицо:
— Мама одна приехала? — в голосе дрожала надежда, словно она не решалась ожидать большего.
Но тётушка Линь чуть заметно покачала головой:
— Приехали все. И господин Хэ, и старший господин, и первая госпожа. Так что вы теперь можете лежать спокойно — коли уж в доме собралось столько родных, они не станут просто так уезжать с пустыми руками.
Мудань медленно выдохнула, словно в груди у неё чуть ослабло давящее кольцо.
Неизвестно, что именно сказал им Ли Син, но раз семья в полном составе явилась с утра пораньше, без предупреждения — значит, ярость у них кипит.
А раз так… значит, пора подлить масла в огонь.
В её глазах мелькнул холодный отблеск решимости.
У ворот второго двора, как раз в тот момент, когда семья Хэ подошла почти вплотную, Лю Чэнцай был застигнут врасплох и встретил их с натянутой, до боли в скулах, улыбкой, сопровождая сурово нахмуренных отца и старшего сына семьи Хэ в главный зал, приглашающе растекаясь в пустых любезностях: дескать, пожалуйста, не стойте, проходите, угощайтесь чаем, всё обсудим…
А в это время госпожа Ци, поспешно выбежавшая из глубины дома, уже крепко держала за руку госпожу Цэнь, с натянутой теплотой обрушивая на неё поток вежливых приветствий — и в то же время с головы до ног исподтишка изучала её наряд, ни единой детали, не упуская из взгляда.
Глаза её скользнули по великолепной шёлковой кофте цвета лугового индиго, по тяжёлой, струящейся юбке из восьми клиньев тёмно-фиолетового жаккарда, затем — на изысканные украшения: весомое кольцо из барахольного нефрита, белого, как застывшее молоко, и золотую подвязку с вышитым фениксом, опоясывавшую тонкую талию.
Но взгляд её в конце концов остановился на обуви — именно там задержался дольше всего.
Те туфли, что носила госпожа Цэнь, на первый взгляд не казались вычурными — фасон был сдержан, без чрезмерного декора. Но чем дольше на них смотришь, тем яснее становится: вещь из отборного мастерства.
Борта обуви были сшиты из особого узорного шёлка с трансформирующимся рисунком «драгоценные цветы», а поверхность — из фиолетового полотна, расшитого птицами и цветами, где в сердцевинах цветков и в глазах птиц сияли жемчужные бусины и золотая нить.
Особенно поражало то, как обувь меняла оттенок в зависимости от света: то серебрилась холодным отблеском, то наливалась благородной бронзой — говорило это только об одном: шелк использовался необыкновенный, особый, редкий. Вероятно, заказанный ещё в столице.
Госпожа Ци, с малолетства окружённая роскошью и достатком, разумеется, с первого взгляда распознала изысканность той пары обуви. Вещь была по-настоящему дорогой, редкой, исполненной тонкости — и её горделивая душа тут же болезненно сжалась.
А когда её взгляд перекинулся дальше — на старшую невестку семьи Хэ, барышню Сюэ, — чувства её и вовсе оказались на грани. Та явилась, как с шелкового свитка: в ослепительно жёлтой юбке, поверх которой струилась зелёная, тончайшая, словно дым, шёлковая куртка, надушенная до изнеможения — один только аромат мог лишить равновесия.
Лицо у неё было красиво выписано, брови длинные, будто тонкой кистью выведенные до висков, и даже походка — та была исполнена грации. Обувь — точно такая же парча на ногах, как и у госпожи Цэнь, разве что вышивка обошлась без жемчужных бусин, но всё же сделано было изысканно, безупречно, без тени небрежности.
Госпожа Ци переводила взгляд с одной на другую — мать и невестка из семьи Хэ блистали, как две павы на весеннем празднике, и чем больше она смотрела, тем жарче становилось у неё под кожей.
А потом… она случайно опустила глаза и взглянула на свои собственные туфли.
Поспешно нацепленные по дороге, простенькие красные башмачки с низким подъемом, словно из вчерашнего дня, выглядели рядом с теми — жалко и безлико, как будто и не хозяйка дома перед своими гостями стоит, а какая-то служанка с заднего крыльца.
Не в силах больше выносить этого унижения, госпожа Ци неловко сжала ноги, будто бы пытаясь скрыть их под подолом юбки, и внутренне закипела.
Что за хвастовство? Ишь, разоделись… Тоже мне, нашли чем похвалиться — туфли да побрякушки.
Уж кто-кто, а я знаю, откуда у вас эти деньги. Да хоть бы высыпали всё серебро на порог — не перестанете быть вульгарными.
Мысленно она фыркнула и прикусила губу, — но яд зависти уже медленно растекался в ней, как вино из опрокинутой чаши.
Но как бы она ни думала в сердцах — как бы зависть ни свербела под кожей, а раздражение ни царапало горло — госпожа Ци всё же знала своё место. Когда за спиной полно грехов и в доме неспокойно, приходится держать лицо, и потому она изобразила самую тёплую улыбку, крепко взяла госпожу Цэнь за руку и повела её по дорожке к двору Мудань.
— Ах, сватья, — защебетала она, будто не бывало ни неловкости, ни исподтишка съедающей ревности, — как вы это делаете? Каждый раз, как встречаюсь с вами, вы будто ещё моложе становитесь! Вот честно, сегодня прямо подумала, что вы моя ровесница…
Говорила она с подчеркнутой приветливостью, и, хотя в голосе звучала очевидная лесть, в словах была и правда. Госпоже Цэнь уже шёл пятьдесят шестой, она — мать пятерых детей, но внешность её могла бы дать фору и сорокалетним: округлое лицо, кожа гладкая, светлая, взгляд живой, а одежда — вся с иголочки, со вкусом, с мерой.
Госпожа Цэнь вежливо приподняла уголки губ, и, как бы невзначай, придержала край своей прозрачной накидки, мягко ответив с лёгким равнодушием:
— Да что вы, госпожа Ци, ничего особенного. Это всё девичьи хитрости. У нашей старшей дочери — помните, той, что недавно внуков родила? — так вот, у неё была рецептура от одной старой целительницы… Очень интересная. Берётся понемногу — сянфу, вэйжуй, хуанци, байфуцзы, шанъяо, синьи, чуаньсюн, байчжи, гуа́лоу, мулянпи[1] — всего поровну.
Травы измельчаются, настаиваются в вине с вечера до утра, потом медленно вывариваются на угольном огне с добавлением топлёного свиного жира, пока весь состав не отдаст цвет. Потом процеживается, остужается — и вот у вас изысканный крем, только успевай наносить. Лицо — раз в три дня, а если времени больше — всё тело можно смазать. Ну а сверху — немного жемчужной пудры, и вся забота.
[1] В тексте упоминается состав лекарственного сбора, назначенного, вероятно, для укрепления дыхания, снятия внутреннего жара или восстановления после истощения. Эти травы характерны для традиционной китайской медицины:
— сянфу (香附, cyperus) — ароматическое корневище, регулирующее энергию ци, особенно при застоях, связанных с эмоциями;
— вэйжуй (煨芮, возможно ошибка текста, либо редкий компонент; может трактоваться как близкий к юйжуй — 玉竹 — корень полигонатума) — питает инь, укрепляет лёгкие;
— хуанци (黄芪, астрагал) — тонизирует ци, особенно селезёнки и лёгких, укрепляет тело, повышает иммунитет;
— байфуцзы (白附子, корень аконита или тирлича) — разгоняет ветер, устраняет спазмы и боль;
— шаньъяо (山药, китайский ямс) — укрепляет ци и инь почек и селезёнки, питает лёгкие;
— синьи (辛夷, цветочные почки магнолии) — очищает носовые проходы, разгоняет холод;
— чуаньсюн (川芎, лигустикум) — усиливает кровообращение, устраняет головную боль, разгоняет застой ци и крови;
— байчжи (白芷, анджелик китайский) — очищает внешние влияния, используется при головной боли, насморке и кожных воспалениях;
— гуа́лоу (瓜蒌, трихосант) — очищает лёгкие, помогает от сухого кашля, разжижает мокроту;
— мулянпи (木榔皮, возможно редкое местное название; может трактоваться как кора одного из лекарственных деревьев, например, финика или магнолии).
Все травы берутся в равных пропорциях. Подобные сборы назначались для восстановления дыхания, снятия жара, улучшения кровообращения и общего укрепления организма после перенесённых физических или эмоциональных потрясений.
