Госпожа Ци взметнула руку, словно хотела указать на неё и тут же — осеклась. Злость у неё внутри вспыхивала волнами, будто пламя в горне. Зубы её стиснулись так крепко, что едва не скрипнули. Она заставила себя сделать паузу, думала: Сейчас сказать что-нибудь мягкое — не беда. Главное, потом отыграться. Уж я ещё покажу, как разговаривать со старшими.
Госпожа Ци с трудом сдержалась и, скрипнув зубами, всё же принудила себя опустить руку, сжав пальцы в кулак. Следом — нацепила на лицо тёплую, показную улыбку:
— Дань`эр, да что ж это такое? Только ведь всё было спокойно, благополучно, а теперь вдруг — такие страшные слова… Как же так? Ты разве не должна вразумить свою мать? Даже зубы иной раз нечаянно прикусывают язык — так и в семье: где двое живут вместе, без трений не бывает! Не упорствуй, не поступай сгоряча — это же вся твоя жизнь, судьба. Уж если Цзышу в чём-то был неправ, я велю ему извиниться, как положено, с поклоном, с раскаянием. Давайте жить, как прежде, ладно?
Но Мудань провела в этом доме больше полугода — и зря времени не теряла. Она изучала привычки, характеры, лица — госпожи Ци, Лю Чана, Лю Чэнцай. За внешней благопристойностью этой семьи скрывалась натура с двойным дном. Она прекрасно знала, какова на самом деле госпожа Ци: за сладкими речами пряталась ядовитая улыбка, а под покровом мягкости — ловкий расчёт. Обмануть, унизить, отвернуться — для неё было делом обыденным.
Мудань тихо усмехнулась:
— Благодарю госпожу за заботу. Только… я, Мудань с внешностью ветлы у воды, — не достойна вашего благородного сына. И, признаться, не желаю быть той, кто разрушит соединённые небом чувства, стать надоедливой помехой, которую все будут ненавидеть.
Она подняла глаза, в голосе её прозвучала лёгкая ирония:
— Сегодня я сама прошу себя отпустить. А когда настанет день свадьбы между господином Цзышу и её высочеством, если вдруг обо мне вспомнят — пусть скажут, что Хэ Мудань тогда поступила с добрым сердцем. Что не мстила, а совершила добрый поступок, накопила каплю добродетели.
Госпожа Ци всё ещё отказывалась поверить, что Мудань действительно решила уйти. Она упорно думала, что та просто торгуется, набивает себе цену — как капризная девчонка, уставшая ждать внимания. Лицо её потемнело от раздражения, голос стал сухим, лишённым прежней лживой мягкости:
— Дань`эр, признаю, я действительно была к тебе невнимательна, недостаточно заботилась. И Цзышу тоже — он был неправ, и ты из-за него страдала. Но теперь, коли твои родные здесь, ты просто скажи прямо — что тебе нужно, чтобы остыть? Мы постараемся исполнить, по возможности. Только не говори больше про этот развод, про уход… Такие слова, если повторять часто, однажды станут реальностью — а тогда уж и пожалеть будет поздно.
Она была уверена, что сделала всё, что могла: принизилась, просила, умоляла — и даже притворилась виноватой. Но в голосе её сквозило пренебрежение, в осанке — высокомерие, как если бы не извинялась, а кидала милостыню. И под всеми этими словами — таилась угроза, тонкая, как волосок льда под кожей.
Мудань не выдержала — улыбнулась. Да, вот они, мать и сын. В самом деле — как две капли воды: самоуверенные, надменные, слепые от чувства собственного превосходства.
Они всерьёз верят, что она — притворяется. Что её «уход» — это не всерьёз, а приём, уловка, обида на минуту. Что она делает это назло, чтобы добиться чего-то, — но уж точно не потому, что по-настоящему решила уйти.
Почему такая уверенность? Из-за знатности семьи Лю? Из-за того, что Лю Чан — молод, красив и перспективен? Или, быть может, потому что Хэ Мудань в их глазах — это всё та же влюблённая, кроткая, добрая девочка, не способная сделать ни одного дерзкого шага?..
Госпожа Ци ощутила, как улыбка Мудань — спокойная, ироничная, ни капли не угодливая — режет ей глаза, как острое лезвие. Это был первый раз, когда она увидела на лице Мудань такое выражение: непокорность и ясное осознание собственной воли. Что-то внутри у неё резко щёлкнуло.
Словно оборвав нитку притворства, она громко фыркнула и резко окликнула:
— Стойте! Никто не смеет больше двигать ни одной вещи! Кто слышал, чтобы, родня невесты без спроса ворвалась в дом и начала вытаскивать вещи, как будто налётчики? Это же грабёж средь бела дня, знаете ли! Кто ещё хоть пальцем тронет — пойдёт объясняться с властями!
Люди из семьи Хэ тут же остановились, замерли, обернувшись к госпоже Цэнь.
Что ж, решила идти напролом?
Но госпожа Цэнь даже бровью не повела. Словно всё это — пустая сцена на базарной площади. Она с грацией поправила украшение в причёске Мудань — изогнутую шпильку с янтарными бабочками, что мерцали в серебряной оправе, и лениво прищурившись, сказала с полным спокойствием:
— Ах, к чиновнику хочешь? Очень кстати. Тогда давай всё оформим по букве закона, раз уж на то пошло. Дань`эр, где у тебя опись приданого?
— Здесь, госпожа, всё как надо, — отозвалась тётушка Линь, аккуратно вынимая листок из малого сандалового ларца.
Она сдержанно улыбнулась и передала бумагу:
— Весь список при нас.
Госпожа Цэнь чуть улыбнулась, но в её глазах сквозила ирония:
— Ах да, я вспомнила: есть ещё одна вещица, которая не была вписана в опись приданого. Госпожа, не хотите ли, чтобы я сейчас же послала за ней — пусть принесут, покажем вам?
Вещица, которой не было в списке, конечно же, — те самые деньги. Госпожа Ци вся затряслась от злости. Ну конечно. Она с самого начала знала: связываться с этими торгашами — всё равно что играть с лисой в честность. Вот и дождалась! В решающий момент — раскрыли её слабое место.
