Госпожа Цэнь сдержанно, но пристально начала расспрашивать о том, что произошло в доме Лю. Интонация её была спокойной, но глаза — острыми, внимательными, как у человека, знающего, как отличить правду от притворства.
Мудань, сохраняя невозмутимость, пересказала всё от начала до конца — сдержанно, не впадая в обвинения, но и не приукрашивая. Лишь в тех местах, где суть касалась дел неоднозначных, слишком личных, слишком… двусмысленных, она сознательно смягчала слова, позволяя госпоже Цэнь самой догадаться и расставить точки в уме. Она доверяла её рассудительности.
Хэ Чжичжун уже многое слышал в дороге — тётушка Линь и Юйхэ успели пересказать суть. Теперь же он лишь подтверждал услышанное. Положение стало предельно ясным. Кто виноват, кто — нет, можно ли ещё сохранить этот брак, есть ли надежда на восстановление разбитого зеркала — всё это он уже мысленно прикинул.
Он был уже не тем человеком, что раньше — вспыльчивым, как его старший сын, готовым разразиться громом с полуслова. Возраст и опыт научили его ценить иное: не гнев, а решение. Не шум, а выход. Он хотел тратить силы не на возмущение, а на то, чтобы понять, что делать дальше.
Теперь, обессиленный всеми этими событиями, он прохаживался по комнате, заложив руки за спину, и, слегка покачиваясь, с трудом передвигался на тяжёлых ногах. Живот, округлившийся с возрастом, будто мешал ему дышать свободно. Проведя ладонью по седевшим вискам, он тяжело вздохнул — так, словно с каждым выдохом хотел вытолкнуть из себя тревогу и раздражение.
Мудань и госпожа Цэнь смогли уйти легко, почти стремительно — так, как уходит человек, освободившийся из тенёт. А вот ему пришлось остаться… остаться и вступить в бой — без крика, но с холодным упорством, с людьми, с которыми, казалось, не о чём уже было говорить.
Весь день прошёл в изматывающих переговорах с Лю Чэнцаем и Лю Чаном. Отец и сын в какой-то момент ускользнули из дома, а вернувшись, были уже совершенно другими — будто бы все эмоции, вся спесь, вся ярость остались снаружи. Их поведение изменилось до неузнаваемости.
Лю Чэнцай заговорил мягко, с улыбкой, чуть ли не с раскаянием, не скупясь на добрые слова. А Лю Чан, потупив взор, собственноручно поднёс чай в знак извинения. Оба почти в унисон стали твердить: дескать, если Мудань захочет пожить в родительском доме — пусть поживёт. Пусть остынет, переведёт дух. А когда успокоится — Лю Чан лично явится с поклоном и дарами, чтобы с почестями просить её вернуться.
Слова были гладкие, как отшлифованный камень. Только вот всё было уже слишком поздно.
Хэ Чжичжун, разумеется, не согласился. Он пришёл не для того, чтобы слушать извинения, а, чтобы расставить всё по местам. Словно поставив перед собой цель, он сдержанно, но твёрдо заговорил о разводе — пусть не скандально, пусть по правилам, но по-настоящему. И тогда отец и сын Лю один за другим начали увиливать, находить поводы, ускользать от разговора. В какой-то момент их просто невозможно стало застать — и дело застыло в тягучем молчании.
Так он и просидел до вечера, сдерживая раздражение, глотая бессилие. Домой вернулся не с победой, а с тяжестью. Цветы, сундуки, одежда — да, Мудань уже дома. Но на сердце было не легче. Он и старший сын, Хэ Далан, за этот день, казалось, выпили по целому ведру злой воды — и теперь не могли её из себя вытравить.
После той ночи, когда Лю Чан с угрозой смотрел ей в глаза, Мудань ясно поняла: дальше всё будет лишь труднее. О покое и простоте нечего было и мечтать. Даже в современном мире развод — дело нелёгкое, требующее не только твёрдости, но и умения, а каково же в этом — в древнем времени, где женщина по сути своей почти безмолвна перед родом мужа? Если в дело вмешаны деньги, кровь, имя — борьба становится вдвое жёстче.
Потому она и не ждала, что всё разрешится гладко, и не ощущала разочарования. Она была готова. Но всё же, глядя на измотанного, нахмуренного отца, не смогла не проговорить тихо:
— Отец, не печальтесь. Пока я больше не вынуждена терпеть обиды в их доме, мне не страшно — хоть годами с ними бодаться. Но всё же… из-за меня вы с матерью и братьями столько перенесли, столько хлопот взвалили на плечи. А в итоге — они только и рады: легко прибрали к рукам то, что вы кровью и потом зарабатывали для меня…
Хэ Чжичжун молча подошёл и легко похлопал её по плечу — крепко, как мужчина, не умеющий говорить о чувствах, но знающий, как быть опорой.
— Глупости не говори. Эти деньги были потрачены ради тебя — значит, они стали частью твоего приданого. И даже если однажды всё вернётся обратно, всё это — твоё. Наше с матерью дело — сделать для тебя всё, что в наших силах. Если ты несчастна, всё, что мы сделали, теряет смысл. Так что просто живи спокойно. А, как и что — я с твоими братьями всё решу. Без тебя — ничего не останется.
Он не сказал ни громкого слова, но в каждом его слоге чувствовалась непоколебимая уверенность. Мудань опустила голову, лишь молча кивнув.
В этот момент у входа показался слуга и поклонился:
— Госпожа, пришёл молодой господин из семьи Ли.
Хэ Чжичжун поспешно сказал:
— Скорее пригласите его внутрь!
Мудань, услышав, что пришёл Ли Син, тут же поднялась, сдерживая волнение, и обратилась к отцу:
— Отец, я непременно должна поблагодарить кузена. Вчера всё разрешилось только благодаря ему — он заступился за меня, отстоял мою честь. Я должна поблагодарить его лично.
Госпожа Цэнь одобрительно кивнула:
— Разумеется, его стоит отблагодарить как следует. Пусть останется на ужин, вы, мужчины, сядете вместе, выпьете за здоровье и мир в доме. А позже — мы непременно приготовим должный подарок и отправимся поблагодарить его по всем правилам.
Хэ Чжичжун согласился и велел позвать старшего сына, Хэ Далана.
Вскоре появился и сам Ли Син. Он вошёл с лёгкой, доброжелательной улыбкой и, несмотря на молодость, держался уверенно и сдержанно. В руках он нёс большой пищевой ларец, украшенный резьбой. Завидев присутствующих, он тут же поклонился всем по кругу, изящно и с уважением, не теряя улыбки.
Затем он передал ларец госпоже Сюэ, говоря с лукавым теплом:
— Старшая двоюродная невестка, это любимые хрустящие лепёшки дядюшки — чуйбин. Их готовит один из мастеров, что служит в Управлении дворцового питания, у него золотые руки. Вкус — хрупкий, тонкий, просто не передать словами. Давайте-ка разложим их, угостим всех!
