Наложница Хэ Чжичуна — яньчжоуская красавица госпожа Ян — явилась в сад в наряде из тёмно-синего шёлка с изысканным цветочным узором. Над её глазами изгибались аккуратно выведенные «луны в серпе» — тонкие брови в стиле Сеюэ, а губы были ярко окрашены в гранатовый оттенок, вызывающий, будто только что укушенный плод. Белоснежное лицо, нежное и округлое, как сгусток застывших сливок, лучилось улыбкой — сладкой, даже приторной. Она томно размахивала округлым веером-туаньшань и щебетала:
— Ай-ай, посмотрите только, Дань`эр теперь у нас настоящая важная персона! Сама, своими руками сажает цветы — куда уж! И, честное слово, цветок посажен куда аккуратнее, чем у нашего старика Чжана!
Старик Чжан — садовник дома Хэ, что всю жизнь возился с растениями.
Госпожа Цэнь, услышав такое сравнение, не смогла сдержать раздражения. Что за разговоры — «достигла высот», и тут же сравнение с садовником? В её глазах это звучало унизительно. Она тотчас вмешалась, голос её был мягок, но за ним скрывался холодок:
— Уход за цветами — для души. Дань`эр и прежде этим любила заниматься. Просто раньше тело было слабым, сил не хватало, приходилось полагаться на других. А теперь, когда здоровье вернулось, дух бодр — почему бы и не взяться за дело самой?
В толпе раздались сдержанные улыбки. Все ясно прочли в голосе госпожи Цэнь откровенную, безусловную привязанность.
Госпожа Ян нисколько не обиделась, напротив, рассмеялась со своей всё той же приторной мягкостью:
— На самом-то деле, я с самого начала так и чувствовала: с тех пор как Дань`эр вернулась, в ней будто новая жизнь загорелась. Лицо свежее, взгляд ясный, всё дурное словно ветром сдуло. Это знак — трудности позади, теперь ей суждено вкусить счастье.
Эти слова пришлись госпоже Цэнь по душе. Она тут же оживилась, обернулась к служанке и велела принести воды, чтобы Мудань могла вымыть руки, при этом с довольной улыбкой подтвердила:
— Вот именно, ты верно сказала.
Мудань лишь ответила тихой улыбкой. После пересадки самое важное — первый полив. Это решает, приживётся ли цветок. И она не решилась поручить это кому-то другому — сама взяла ковш и тщательно, с аккуратной заботой, полила корни до самого насыщения, убедившись, что вода пропитала землю глубоко и равномерно.
Лишь тогда она выпрямилась, положила ковш и подошла к умывальнику. Пока аккуратно мыла руки, в этот момент к ней вдруг подошла сама госпожа У и с собственной руки протянула полотенце.
Мудань едва не отпрянула от неожиданности:
— Тётя, отчего вы так учтивы?
Госпожу У, с её тихой, ровной улыбкой, ответила ласково:
— Всего лишь по пути, ничего особенного.
Сказав это, она мягко вложила полотенце в руки Мудань и, не отпуская, сама бережно вытерла ей пальцы. В её движениях чувствовалась искренняя забота, почти материнская.
Сбоку госпожа Ян, прикрываясь веером, прищурилась, усмехнулась странновато. Видя, как мать её мужа столь явно старается угодить Мудань, барышня Чжэнь едва заметно сморщилась и с холодным выражением лица отвернулась, завела разговор с барышней Чжан, как будто это её вовсе не касалось.
Мудань мельком уловила все выражения лиц. Она понимала, какая буря скрыта за этими тихими улыбками и небрежными жестами. Однако отклонить заботу госпожи У было бы равносильно публичному оскорблению. Сдерживая внутреннюю досаду, она всё же приняла полотенце и сдержанно, но искренне поблагодарила:
— Благодарю тётю за внимание.
Хотя госпожа У и оставалась лишь наложницей, её положение в доме Хэ значительно отличалось от обычного. Её уважали — по-настоящему, искренне. Все братья Хэ относились к ней с почтением, а особенно Хэ Сылян, который выказывал ей такое участие и теплоту, какие редко встретишь даже у родных матерей.
Внешностью госпожа У не могла соперничать с госпожой Цэнь или Ян — в ней не было их ослепительной красоты или живости. Но она имела то, что бывает куда ценнее в долгой жизни под одной крышей: преданность и надёжность. Будучи когда-то принесённой в дом как сопровождающая наложница в приданое госпожи Цэнь, она быстро стала её верной опорой. Именно благодаря доверию старшей госпожи она и вошла в дом как наложница Чжичжуна, родив от него Хэ Санляна.
С тех пор, год за годом, неважно, отправлялся ли Хэ Чжичжун в дальние поездки по торговым делам или оставался дома, госпожа У всегда оставалась рядом с госпожой Цэнь: подносила ей воду, подавала полотенце, помогала управлять хозяйством, следила за домом, детьми и прислугой. Её кроткий нрав, мягкая речь и безропотное поведение снискали ей уважение всей семьи — от старших до младших.
Но была и другая, более глубокая причина, по которой к ней относились с почтением и даже — с почитанием. Мудань вовсе не была единственной дочерью в этом доме. Когда-то над ней была старшая сестра — девочка, родившаяся от госпожи У, всего на год младше Хэ Санляна. Та малышка умерла ещё в младенчестве, оставив в сердцах семьи неизбывную пустоту, но и глубокое уважение к матери, что выносила, родила и оплакала потерянного ребёнка.
Именно это, возможно, больше всего укрепило за госпожой У негласный, но твёрдый статус — статус женщины, чья боль стала общей, чьё смирение не было слабостью, а чья верность и кротость стали несущими балками дома Хэ.
В те далёкие годы дом Хэ ещё не знал нынешнего благополучия и не располагал таким обилием слуг и помощников. Всё было скромнее, проще, труднее. Когда родился Хэ Сылян, госпожа Цэнь оказалась на грани жизни и смерти — трудные роды, неотложная нужда в уходе, а господин Хэ Чжичжун в то время находился вдали от дома, занят торговыми делами.
Госпожа У тогда не колебалась ни на миг — она отдала себя целиком, без остатка, забыв про еду и сон, обхаживая госпожу день и ночь, не выпуская из рук ни тазика, ни полотенца. Её забота была такой усердной, такой истовой, что только когда всё миновало — когда и мать, и новорождённый наконец были вне опасности, — окружающие вдруг заметили: старшая дочь дома, маленькая дочь госпожи У, исчезла.
Начались поиски… всё прочёсывали, звали… пока не заглянули в колодец. Там и нашли девочку.
С того самого дня в сердцах госпожи Цэнь и господина Хэ засела горькая, молчаливая вина. Они знали: госпожа У выбрала верность, спасла госпожу и ребёнка, но ценой стала потеря её собственной дочери. С тех пор в каждом решении, касающемся госпожи У и Хэ Санляна, они всегда проявляли особую заботу, невидимое, но ощутимое сострадание. А уж Хэ Сылян, выросший с этим знанием, хранил к ней не просто уважение — он хранил благодарность, будто долг перед жизнью. Он строго велел своей жене, барышне Ли, всегда чтить госпожу У как старшую.
