Цзян Чанъян остановился. Его шаг был чётким, разворот — как по линии клинка. Он посмотрел на неё спокойно, с вежливой отстранённостью:
— У принцессы ещё есть распоряжения?
Глаза его были как осенние воды — прозрачные и холодные. Ни капли страха, ни тени почтения. Лишь вкрадчивый интерес, как у охотника, случайно оказавшегося в вольере с ручными тиграми.
Цинхуа чуть прищурилась, намеренно оттягивая паузу, словно пробуя вкус слов, прежде чем произнести:
— Я хотела бы устроить пир в честь спасителя, — сказала она тихо, но каждый слог был отчеканен, как удар по струне. — Хотела бы отблагодарить господина Цзян за храброе вмешательство…
Готов ли ты принять это приглашение?
Она бросила быстрый взгляд на Мудань — такой же острый, как лезвие шёлкового веера. Пусть знает, пусть видит, как высоко она может подняться… и как больно будет упасть.
Цзян Чанъян ненадолго замолчал. На лице его скользнуло что-то неуловимое — почти усмешка, почти сожаление. Он, казалось, что-то прикидывал. Затем едва заметно кивнул:
— Если принцесса столь настаивает — честь для меня. Приглашение принимаю.
Голос его прозвучал спокойно, даже просто. Но в этом спокойствии чувствовалась железная решимость — он не собирался подыгрывать. Он пришёл — и он посмотрит в лицо врагу.
Раз она хочет играть — пусть играет. Только пусть не думает, что куклы пляшут по её нитям.
Принцесса Цинхуа, сохраняя на лице маску вежливой любезности, внутренне холодно усмехнулась. Она знала, что сейчас каждое слово должно звучать как цветок, но жалить — как скорпион.
— Молодой господин Цзян, — сказала она с нарочитой скромностью, — не знаю, где вы остановились, чтобы потом отправить за вами людей…
— Я живу неподалёку от сада Фужун, у пруда Цюйцзян, — ответил он спокойно. — Спросите — подскажут.
— Вот и отлично! — звонко рассмеялась принцесса. — Только не отказывайтесь, коли уж пообещали! Я непременно пошлю за вами в назначенный час.
Она вскользь ударила поводьями, приблизившись к Мудань, и притормозила так, чтобы их взгляды пересеклись. В глазах её плясало притворное изумление, а голос зазвенел фальшивым участием:
— А я всё думала, откуда это у меня ощущение, будто мы с тобой уже где-то встречались… Оказалось — не показалось. Так это ты, Дань`эр! Представь себе, моя лошадь, такая послушная, вдруг как взбесилась при виде тебя. Наверное, ты напугала бедное животное?
Она хихикнула и прищурилась, как будто это была невинная шутка.
— Хорошо, что тебе сегодня повезло… а то, не ровен час, могла бы случиться беда. Представь, какой грех был бы на моей душе!
Мудань, глядя ей в глаза, нисколько не улыбнулась. В голосе её прозвучал спокойный, как натянутый шёлк, ответ:
— Может, это у лошади… разум помутился. Или, как говорят, душа вселилась безумная.
Слова её были тихи, но в них звучал удар — острый, точный, смертельный. Мудань знала: если бы не та цепочка случайностей — встреча с Цзян Чанъяном, его сердечный порыв, мгновенное решение… она бы сейчас лежала бездыханной на мостовой, растоптанная копытами.
А принцесса Цинхуа просто рассмеялась бы — как смеётся палач, когда топор упал без помех. Она презрительно фыркнула, уголки её губ изогнулись в ядовитой усмешке.
— Обязательно приходи на пир, — бросила она весело, но в голосе прятался тонкий ледяной укол. — Молодой господин Цзян ведь твой спаситель, не так ли? Ты должна будешь лично предложить ему бокал за спасённую жизнь…
Мудань молча стояла, опустив взгляд, ресницы дрожали от сдерживаемых чувств. Она не ответила, и принцесса Цинхуа, довольная, наклонилась ближе, так близко, что её дыхание коснулось уха Мудань, как яд змеи.
— Ну что, Хэ Мудань, осмелишься прийти? — прошипела она. — Если посмеешь — устроим с тобой финал. Раз и навсегда.
Но в этот раз Мудань не проглотила обиду. Гнев, копившийся долгие дни и ночи, прорвался наружу с небывалой силой. Она вскинула голову, глаза её сверкнули, голос задрожал от ярости:
— Какой ещё «финал» ты хочешь? Ты уже получила всё, что хотела. Ты втоптала моего двоюродного брата в грязь, ты едва не убила меня — тебе мало?
— Или тебе нужна моя жизнь? — с отчаянием крикнула она. — Забирай! Чем быстрее покончим, тем лучше. Уж поверь, у меня нет ни малейшего желания участвовать в ваших грязных играх!
Она была вне себя. За две жизни — и в прежней, и в этой — Мудань ни разу не чувствовала такого унижения, такой боли, такой злобы.
Принцесса Цинхуа, явно неожидавшая столь резкой вспышки, на миг опешила, затем холодно усмехнулась, словно перед ней залаяла ручная собачка.
— Вот и показала свою суть, — протянула она лениво. — Что взять с торговки? Как была грубой, так и осталась. Ну и не приходи — никто не заставляет.
Не обратив более на неё ни взгляда, она резко стегнула поводьями, и повозка с шумом покатилась прочь, взметая пыль и смешки вслед. Её силуэт быстро растворился в пёстром, многоголосом карнавале столицы, где маски скрывали лица, а улыбки — намерения.
Мудань шагнула прочь от толпы, не взглянув ни на Цзян Чанъяна, ни на его спутников. Она также не обратила ни малейшего внимания на взгляды зевак, что шептались, указывали пальцами, строили домыслы. Лицо её было хмурым, как небо перед грозой. Не говоря ни слова, она спрыгнула с лошади, шаг за шагом направляясь прямиком к Лю Чэнцаю.
— Господин Лю! — громко произнесла она, голос её резал воздух. — Прошу вас, пощадите моего двоюродного брата!
Слова прозвучали прямо, без витиеватых реверансов. Лю Чэнцай, стоявший в стороне, до сих пор переваривая только что разыгравшуюся перед ним сцену с принцессой Цинхуа, вскинул брови от неожиданности. Хотя та и сумела свернуть дело в удобную ей сторону, в душе у него всё ещё оставался осадок — “Самое ядовитое сердце, — думал он, — у женщины, что улыбается.”
А теперь перед ним — эта дерзкая девчонка, что, казалось, черпает силу прямо из пламени, горящего в ней. Она приблизилась и с яростной прямотой обрушила просьбу на его голову, будто невестка уличного торговца, а не часть семьи уважаемого министра.
— Что ты несёшь?! — резко осадил он, лицо его потемнело, как надвигающаяся буря. — Где твои манеры? Какое ещё «пощадите» ?!
— Ты забываешься, девчонка! С каких это пор невестка смеет вот так кричать на собственного свёкра? В доме Хэ разве так учат дочерей?!
Слова его грохнули, как удар по камню, и по толпе пронёсся гул. Кто-то замер в изумлении, кто-то — в ожидании скандала.
А Мудань стояла, расправив плечи, словно дерево под ветром, которое гнётся, но не ломается. Она знала: впереди — ещё не конец. Она не позволит, чтобы правда снова была загнана в угол.
Сегодня Мудань решила идти до конца. Больше нечего терять — только совесть и правда остались при ней. Она шагнула вперёд, и, глядя прямо в лицо старшего господина Лю, хлестко усмехнулась:
— Неужели вы до сих пор в неведении, господин Лю? — её голос был ледяным, но в нем звенела сила. — Только что старшая принцесса Канчэн лично пообещала принцессе Цинхуа, что в ближайшие дни испросит у императора указ о браке — о браке между ней и вашей семьёй. Завтра же кто-то из дворца явится в ваш дом, чтобы забрать мое письменное расторжение брака.
Она сделала паузу и резко продолжила:
— Госпожа Ци уже дала своё согласие. Разве вы ничего не знали? Или это вы всё устроили?
Толпа вокруг замерла. Даже ветер, казалось, стих.
— А теперь, — голос Мудань стал твёрже, почти обвиняющим, — скажите мне, с какой стати мой двоюродный брат был задержан в вашей палатке? Почему он до сих пор без сознания? Что вы с ним сделали? Только потому, что он однажды ударил вашего сына? Неужели вы, один из сановников Поднебесной, действительно решили воспользоваться этим как поводом, чтобы отомстить, унизить и расправиться с ним?
Её слова звучали как удар колокола на утренней заре — чисто, громко и безвозвратно. Толпа затаила дыхание.
