— Старший Лю — старый плут, коварен и бесстыден, — тяжело вздохнул Хэ Чжичжун, отводя взгляд. — Бо́юсь, даже этими деньгами не удастся откупиться от беды. Он не отстанет. Напротив, за этим последуют новые неприятности. Если возможно, пусть несколько двоюродных племянников временно покинут столицу и переждут бурю где-нибудь в стороне. А здесь мы всё уладим.
Сказав это, он встал, с глубочайшим почтением склонился перед Ли Маньшэн и Ли Синчжи, и вся семья Хэ тоже поднялась, кланяясь в знак благодарности и извинения.
— Дядюшка, что вы, — поспешно отступил в сторону Ли Синчжи, уклоняясь от поклона, — вы же этим буквально убиваете племянника, как можно принимать такое!
Он бросил укоризненный взгляд на Хэ Далана, весело упрекнув:
— А ты, братец, что ж не удержал? Ещё и сам подключился… Экая официальность между роднёй — прямо нож в сердце. Совсем меня чужим сделали!
Ли Маньшэн насупилась и резко перебила:
— Хоть дело и началось с вашей Дань`эр, но вы что, забыли, что мы, родня? Разве не для того и существуют родственные узы, чтобы в трудную пору помогать друг другу? Или же, коли с моей семьёй случится беда, вы, боясь хлопот, просто отвернётесь?
Её голос стал громче, в нём прозвучала стальная угроза:
— Если ваши братья действительно решат смотреть, как Синчжи окажется затравленным и опозоренным, ничего не сделают — я лично шкуру с них сдеру!
В этом и заключалась великая мудрость — почему все мечтали породниться с домом военачальника, почему люди не жалели сил, стремясь расширить влияние клана и укрепить семейные связи. Ведь в мире, где правит не закон, а воля сильных, только мощь рода могла стать подспорьем, протянутой рукой в миг беды. Чтобы не падать в одиночестве, не быть сломленным молча — чтобы сзади всегда стояли плечи тех, кто поднимет.
Мудань, оказавшись в этом доме, поняла это особенно остро. Здесь всё дышало слаженностью и единством. И только теперь до неё в полной мере дошло — насколько велико значение семьи в Поднебесной, где всё решает человек, а не закон.
Семья Ли отличались душевной простотой и открытой щедростью. Видя это, члены семьи Хэ больше не стали говорить банальные слова благодарности. В сердце Хэ Чжичжуна уже зрело решение: когда в десятом месяце он пойдёт за море торговать драгоценностями и благовониями, непременно возьмёт с собой Ли Синчжи. Пусть и тот сколотит свой первый капитал, обретёт самостоятельность и уверенность.
А Хэ Далан, тем временем, спросил с интересом:
— А не подскажете, где теперь ваши сыновья?
Ли Маньшэн усмехнулась:
— Они же с детства не могут сидеть на месте. В Ючжоу годами по лагерям да заставам мотались, а тут, в столице, и вовсе им тесно. Вчера ночью только успели вернуть Синчжи обратно, как тут же опять куда-то умчались. Где они теперь болтаются — я и сама не знаю. Ещё не вернулись.
Хэ Чжичжун помрачнел:
— А ведь лучше бы им пока не мелькать по улицам. Вдруг столкнутся с тем старым пройдохой… Нельзя рисковать.
Ли Маньшэн лишь отмахнулась с насмешкой:
— Чего бояться? Ну, в худшем случае — разве что влетит им хорошенько. Но на глупцов мои сыновья не похожи. Всё было недоразумением, не иначе. Да и кто бы мог догадаться, что высокопоставленный чиновник выкинет такой фокус? Тащить людей на улицу ради «поимки на месте» и принудительной женитьбы на племяннице — да это же верх позора! Он ведь не был в мундире, даже не в пурпурной одежде, кто бы стал принимать его за кого-то важного? Да и не били его толком, просто испугался сам себя — так разве вина в том, что у него сердце не на месте?
Вся компания дружно рассмеялась, шумно, с облегчением — как будто неудачный фарс вчерашней ночи можно было выветрить смехом, как дурной сон.
А Мудань, будто на миг забывшись, бросила тайный взгляд на Ли Синчжи — и тут же наткнулась на его глаза. Он смотрел прямо на неё. Их взгляды пересеклись, и девушка вспыхнула, как мак, поспешно опустив голову. А он… не удержался — губы невольно тронула улыбка, едва заметная, но тёплая, словно летнее утро.
В этот момент Ли Синчжи вдруг спохватился:
— А почему матушка всё ещё не пришла?
Ли Маньшэн, чуть приподняв бровь, с улыбкой ответила:
— Она же была с лекарем, помогала составлять рецепт. Может, что-то её задержало. Ты ж знаешь, как она бывает — вся в делах да заботах, не уследишь.
Мудань чувствовала смутное беспокойство. Что-то подсказывало ей: не потому ли госпожа мать Ли Синчжи — её дражайшая тётя — так долго не появляется, что в сердце своём затаила обиду? Не осерчала ли она, что из-за неё Ли Синчжи оказался втянут в этот грязный водоворот?
Она украдкой взглянула на госпожу Сюэ, и та, словно почувствовав её взгляд, тоже подняла глаза. Взгляды пересеклись, и стало ясно: обе думали об одном.
Неловкое ожидание развеивалось только неспешным чаепитием. Лишь когда в чайный павильон наконец ворвалась госпожа Цуй, мать Ли Синчжи, в сопровождении двух служанок, стало понятно, что тревоги их были напрасны.
Она была полная, со светлой кожей, и, несмотря на возраст, лицо её сохраняло мягкость и женственность. Но сейчас, в самый разгар летнего зноя, с лица текли капли пота, веер в руке метался беспокойно, а голос — хоть и сдержанный, но заметно раздражённый:
— Простите, уважаемые гости, что заставила вас ждать. Только-только проводила лекаря, да поспешила распорядиться по кухне. Всё готово, прошу всех за стол.
Но, заметив Ли Синчжи, тут же сменила тон. Лицо её потемнело, и слова полетели, словно с плёткой:
— Ты что же это! Я тебе говорила лежать и отдыхать, а ты вон где — на сквозняке, на ветру, да ещё и в гостях! Всё назло мне делаешь, да?
Однако Ли Синчжи, кажется, и впрямь не боялся гнева матери. Он поднялся, улыбнулся — в его глазах сверкнуло лукавство:
— Матушка, ведь к нам заглянул дядя, тётка и старшие братья — такой случай не каждый день! Да и в комнате моей снадобья пахнут так, что врагу не пожелаешь. Как же мне пригласить уважаемых гостей в это зельеваренье?
Госпожа Цуй весело поругала сына, но в голосе её прозвучала едва уловимая тревога:
— Всё тебе не угодишь! Столько суеты из-за пустяков… Живой, а лежать не желаешь. Ещё бы — если бы сломали ребро, валялся бы сейчас пластом, а не прохлаждался здесь! Не знаешь, как беречь своё тело, а ведь оно у тебя одно…
С последними словами глаза её слегка увлажнились, и голос дрогнул. Это была не просто брачная ссора — то была материнская боль, невысказанная и глубокая.
Хэ Чжичжун встревожился:
— Это как понимать? Что-то серьёзное?
