Несколько дней, пока заживали побои, он провёл в покое, и, будучи молодым и не получив переломов или серьёзных повреждений, вскоре пошёл на поправку. В этот день он уже смог спуститься вниз. После затворничества шаг стал лёгким, но, войдя в маленькую гостиную, он остановился прямо у дверей, словно опасаясь переступить порог.
Госпожа Мужун, подняв голову, улыбнулась:
— Почему не подойдёшь?
Мужун Фэн тоже взглянул на него и лишь недовольно нахмурил брови. Мужун Цинъи пришлось подойти ближе и негромко сказать:
— Отец.
— Я вижу, твоя легкомысленная натура нисколько не изменилась, — холодно произнёс Мужун Фэн. — Напрасно я отправил тебя в армию, надеясь, что дисциплина исправит тебя. Всё без толку.
Госпожа Мужун, опасаясь новой вспышки гнева, поспешно вмешалась:
— Я уже говорила с младшим насчёт поездки за границу. Он и сам согласился учиться.
Мужун Фэн фыркнул:
— В эти дни ты просидишь дома и займёшься английским. А твоих людей я велю Цзинь Юнжэню распределить по другим местам. Если посмеешь снова выйти и учудить — смотри, ноги переломаю!
— Ладно, — обратилась госпожа к мужу, видя, что сын понурил, — он и так в таком состоянии, разве куда-то выйдет?
Повернувшись к Цинъи, она добавила:
— Отец желает тебе только добра. Сядь за английский, он пригодится, когда поедешь учиться.
Мужун Цинъи лишь молча кивнул. Теперь это стало настоящим домашним арестом: всю его свиту разогнали, и он изо дня в день сидел дома в тоске и без дела. Когда он поправился, госпожа Мужун лично отвезла его за границу, поступать в учебное заведение.
Осень сменилась зимой, зима уступила весне. Годы летели неумолимо, дни, как вода, уносились без возврата. Жизнь текла ровно, словно цветение гибискуса: вначале — тугой бутон, затем — пышный цвет, и вот уже увядание, чтобы снова расцвести.
Так прошло четыре года.
Снова пошёл дождь. Лёгкий стук капель за окном лишь подчёркивал осеннюю прохладу ночи. В гримёрке, наполненной смехом и щебетом, девочки напоминали стайку птиц. Сусу сидела в стороне, завязывая ленты на пуантах. К ней подошла Мулань:
— Сусу, у меня на душе такое волнение…
Сусу слегка улыбнулась:
— Ты ведь теперь большая звезда, чего тебе бояться?
— Да я не сцены боюсь, — ответила Мулань. — Только что услышала, что госпожа Мужун собирается прийти… и сердце моё сразу врассыпную.
При этих словах Сусу почему-то замерла, не сказав ни слова. Мулань продолжала:
— Говорят, она знаток балета, я же боюсь выставиться с топором у ворот кузнеца1.
Сусу спустя паузу мягко её успокоила:
— Не тревожься, ты танцуешь прекрасно, в этом весь секрет твоей славы. Вот потому она и хочет тебя увидеть.
Появился распорядитель сцены:
— Госпожа Фан, гримёр вас ждёт.
Мулань улыбнулась Сусу и ушла в свою личную гримёрку. Та вновь опустила голову, продолжая завязывать тонкие ленты, но руки слегка дрожали. Шёлковая тесёмка натягивалась, как струна, и только спустя долгое время ей удалось закрепить узел.
В гримёрке девушки одна за другой уходили на сцену, и вскоре Сусу осталась одна, обхватив колени. Сумерки сгущались, за окном дождь стучал всё настойчивее. Издалека доносилась музыка. Проникновенные мелодии «Лян Чжу»2, сцена про восемнадцать проводов, где сердце Интай то замирает, то ликует. На сцене жизнь, даже в трагедии, оставляет место для мимолётной радости. В реальности даже мгновения счастья становятся роскошью.
На столике перед зеркалом вперемежку лежали румяна, пудра, кисть для бровей, помада… Она бездумно смотрела в зеркало, где отражалась неподвижная, как статуя, фигура. Ноги давно онемели, но она этого не ощущала. В висках словно впивались тонкие иглы, и каждый укол отзывался пульсирующей болью. На ней была лишь тонкая репетиционная одежда, и холод накатывал волнами, словно кровь во всём теле застыла. Она сидела, до боли прикусывая нижнюю губу, пока не почувствовала вкус крови, но даже не подумала накинуть на плечи что-нибудь тёплое.
Снаружи, в коридоре, вдруг поднялся шум. Кто-то вошёл и громко позвал её:
— Сусу!
Голос становился всё более настойчивым, но она так и не отозвалась, пока человек не приблизился вплотную и не повторил:
— Сусу!
Она растерянно подняла голову.
Это был взволнованный распорядитель сцены:
— Сусу, быстро! Мулань подвернула ногу! В последней сцене ты будешь танцевать Чжу Интай.
В ушах зазвенело, мир завертелся, и она лишь услышала собственный тихий ответ:
— Нет.
Ошарашенный распорядитель выговорил после паузы:
— Ты в своём уме? Ты столько лет была дублёршей, и вот шанс! Почему отказываешься?
Она вяло отодвинулась назад, словно уставшая улитка, прячась в раковину:
— Я не смогу… Я два года не танцевала, и никогда не исполняла главную партию.
- Показаться дилетантом перед мастером — прим. переводчика ↩︎
- «Лян Чжу» (梁祝, Лян Шаньбо и Чжу Интай) — китайская легенда о несчастных влюблённых, широко популярная в театральных и литературных адаптациях периода Китайской Республики, где её называли «китайской историей Ромео и Джульетты». Впоследствии сюжет послужил основой для знаменитого скрипичного концерта (1959) Хэ Чжаньхао и Чэнь Гана. ↩︎
