На улице и впрямь было людно. Пришли смотреть и на фонари, и друг на друга. Вдоль всей улицы Хуатинь висели бесчисленные разноцветные огни. И не только на фасадах магазинов, но и на деревьях всё сияло. Под ними толпы текли, словно река. Перед лавками наперебой взмывали в небо фейерверки: то тут, то там вспыхивало серебристое пламя, превращая ночь в неугасимый праздник.
На рынке было ещё люднее. Мужун Цинъи, держа её за руку, пробирался сквозь толпу.
— Не отпускай, — сказал он с шутливой серьёзностью. — А то потеряю, и искать не стану.
— Если разойдемся, я ведь сама домой доберусь, — ответила она с мягкой улыбкой.
Он сжал её пальцы:
— Нет, ты можешь идти только со мной.
Они прошли через весь цветочный рынок, и, несмотря на прохладный вечер, людское оживление было таким, что стало жарко, словно в полдень. Он, однако, выглядел довольным:
— Раньше я и не подозревал, что Новый год может быть таким шумным и весёлым.
— Сегодня — последний день веселья, — ответила Сусу. — Завтра праздник закончится.
Он усмехнулся:
— Вот уж умеешь ты сказать что-нибудь, что моментально портит настроение.
Он повернул голову, заметил уличного торговца, продававшего вонтоны, и спросил:
— Ты голодна? Я, признаться, проголодался.
Сусу поняла, что он вспомнил об их сегодняшнем ужине в западном стиле и, наверное, опасался, что она осталась голодной, так как не привыкла к такой еде. Сердце её наполнилось теплом, словно парус, поймавший попутный ветер, но она покачала головой:
— Не голодна.
Он уже нарочно уселся за маленький столик:
— Одну миску вонтонов, — сказал он, а затем, глядя на неё с мягкой улыбкой, добавил: — Ешь не спеша, я подожду. Потом после свадьбы вряд ли удастся вот так выскользнуть и перекусить на улице.
— Если мать узнает, что мы сидим на улице и едим, — тихо возразила она, — наверняка рассердится.
Мужун Цинъи легко рассмеялся:
— Глупышка, откуда же она узнает? Ешь спокойно.
Вонтоны оказались чуть пересолены, но она всё же доела их до конца. Он сидел рядом, ожидая, а вокруг сияли пёстрые фонари, и в тёмном небе одна за другой распускались серебристые хризантемы фейерверков, то озаряя его лицо, то вновь скрывая его в полутьме. В душе её становилось всё светлее, словно там сиял кристалл. Он видел, как она подняла голову и улыбнулась, и эта улыбка была столь ослепительна, что меркли даже вспышки фейерверков за её спиной.
В особняке у Шуанцяо первыми зацвели магнолии, впустив в сад первое дыхание весны. Деревья перед домом и за ним усыпали себя белыми цветами, похожими на нежные чаши из белого нефрита, наполненные весенним светом. Казалось, едва они отцвели, как у карнизов ярко и пышно, точно пламя, раскрылись бутоны плакучей китайской яблони, придавая саду глубину, словно в нём раскинулось весеннее море.
Сусу сидела в плетёном кресле, задумавшись, когда сзади подошла Вэйи, легко хлопнула её по плечу и воскликнула:
— Третья невестка!
Она вздрогнула, а Вэйи с озорной улыбкой спросила:
— Третий брат уехал всего на день, а ты уже скучаешь по нему?
Сусу отвернулась и смущённо пробормотала:
— Я думала, как будет по-французски слово «весна».
— О-о, — протянула Вэйи, а затем нарочито медленно продекламировала: — «Вдруг вижу, на окраине ивы позеленели…» (цитата из старинного стихотворения).
Рядом сидевшая Цзиньжуй отложила журнал и рассмеялась:
— Вот хитрюга, даже книжными цитатами бросается. Слова-то выучила, а я и понять не могу.
Цзиньжуй, выросшая за границей, в китайской словесности разбиралась меньше, чем в западных языках. Сусу же за последние месяцы усиленно занималась классической литературой, и такие простые строки знала хорошо, но всё же густо покраснела:
— Старшая сестра, не слушайте, что она болтает.
— Вот уж не пойму, о чём они думают, — продолжила с улыбкой Цзиньжуй. — Только поженились, а третьего брата отправили в командировку.
Сусу смутилась ещё больше:
— И вы, старшая сестра, надо мной смеётесь?
Цзиньжуй знала её стеснительность и не стала поддевать дальше, лишь слегка улыбнулась. Вэйи придвинула стул и села рядом:
— Такая погода — самое время погулять.
— Ты пойдёшь? — спросила Цзиньжуй у Сусу. — Поехали на Циюйшань, там сейчас цветут сакуры.
— Я не могу, — покачала головой Сусу. — После обеда у меня урок французского.
— Поспешишь — людей насмешишь, — заметила Вэйи. — Ты слишком усердствуешь.
— В прошлый раз, когда сопровождала мать к жене посла, едва не осрамилась, — тихо ответила Сусу. — До сих пор стыдно вспоминать.
