Только нынешний случай был совсем иным — он, не сказав ни слова, всё уладил стремительно, так быстро, что она и представить себе не могла. Это уже ничуть не походило на все прежние разрозненные случаи помощи.
Она и впрямь не могла бы расплатиться за этот всё тяжелевший долг благодарности — особенно не зная, чего именно он хочет и зачем помогает ей.
Подумав об этом, Мудань ощутила досаду: выходит, она и вправду неблагодарна.
Ведь по справедливости — когда в минуту беды кто-то протягивает тебе руку, радоваться и быть благодарной было бы естественным.
Но… будь Цзян Чанъян перед тем, как вмешаться, спросил её согласия, она, пожалуй, и до самого крайнего предела не стала бы перекладывать свои трудности на него.
Люди ведь устроены так: сперва обращаются к самым близким, и только, когда выхода уже нет, идут к посторонним.
Просить о помощи — дело нелёгкое, и у неё было то же чувство.
А он — ничего не спросив, без единого слова, всё уже сделал.
Неужели ей и вправду стоит спросить его прямо, что он замышляет?
Но если спросит… вдруг у него, в самом деле, нет никаких иных мыслей, и всё, что он делал, — просто порыв правдолюбца, желание помочь слабому? Тогда её поспешный вопрос станет лишь поводом для насмешек, а то и вовсе оттолкнёт человека, с которым ещё можно было бы искренне дружить.
А если не спросит… продолжая так же, она сама себя изведёт.
Каждая его помощь — всё весомее, всё значительнее, и теперь, после случившегося, она уже не сможет относиться к нему с той прежней лёгкостью и ясным сердцем, как раньше, когда ещё наивно верила, будто пара хороших кустов пионов способна оплатить этот долг.
Госпожа Бай долго молчала, погружённая в собственные мысли. Она осторожно взвешивала каждое слово: до тех пор, пока она сама не разберётся, что же на самом деле движет Цзян Чанъяном, не стоило бы подталкивать Мудань к каким-то домыслам. А вдруг… вдруг всё окажется совсем не так, и её добрые намерения обернутся дурной шуткой?
Она медленно подняла взгляд и, подбирая выражения, мягко произнесла:
— Возможно, мы и впрямь слишком накручиваем себя. Не относись к этому чересчур серьёзно. Я думаю, он мог просто… пожалеть тебя. Его мать — прежняя супруга вана Чжу. Когда-то, из-за определённых событий, она, наперекор всему свету, решилась на развод, и тогда разгорелся большой скандал. Ей стоило невероятных усилий забрать сына, и, говорят, после ухода из дома Чжу мать с сыном прошли через немалые испытания. Быть может, он, увидев, что с тобой творится, невольно вспомнил собственное прошлое и, сочувствуя, решил помочь.
Мудань, выслушав, слегка улыбнулась:
— Может, и так. Но как бы то ни было, раз уж всё уже дошло до нынешнего положения, я должна принять эту помощь и потом непременно отблагодарить его. И всё же… спросить придётся, чтобы рассеять сомнения. В последнее время слишком много всего происходит, я словно птица, вздрагивающая от каждого шороха.
Она и сама понимала — быть может, именно пережитое из-за поместья вана Нин и сделало её такой настороженной, и теперь даже на Цзян Чанъяна она смотрела сквозь призму недавних тревог.
Госпожа Бай вздохнула, мягко коснувшись плеча Мудань, словно желая передать ей немного тепла и спокойствия.
— Если когда-нибудь понадобится помощь, — тихо сказала она, — пообещай, что скажешь мне. Обязательно скажешь. И не бойся обременить меня. Если я не смогу — так и скажу, не стану себя насиловать. Но в большинстве случаев, поверь, один лишний человек рядом — это всегда ещё одна дорога, ещё один шанс.
В их возрасте, в их положении, близость и расстояние между друзьями нередко измерялись именно этим — готовностью вспомнить друг о друге в трудную минуту. С теми, кто был особенно дорог, слова о помощи слетали первыми; чем дальше была связь, тем реже к ней прибегали, и только в самую безвыходную пору.
Мудань серьёзно кивнула: — Я поняла. И ты тоже помни: пусть я, возможно, не смогу сделать чего-то большого, но выслушать тебя, пройтись с тобой, отвлечь от мрачных мыслей — на это я всегда готова.
Госпожа Бай не удержалась от улыбки: — Глупышка… а ведь самое ценное — это как раз вот это последнее. Ну что ж, пойдём, пора входить.
Как и было принято в такие дни у большинства любителей утончённых развлечений, сегодняшний праздник Османтуса — пир цветов — устраивался под открытым небом. В конце извилистой тропинки открывалась просторная, нарочно расчищенная поляна. Её окружали ширмы, укрывая от ветра и посторонних взглядов. В самом центре стоял длинный и широкий стол, покрытый тонким узорчатым сукном.
На нём, в гармоничном беспорядке, лежали груши, гранаты, каштаны, грецкие орехи, гроздья винограда; тут же стояли кувшины с ароматным вином, нежные кремовые пирожные, сладкие горки из рассыпчатого теста. Вдоль стола были расставлены изящно вырезанные полукруглые табуреты, украшенные шёлковыми кистями в ярких, радующих глаз цветах.
Несколько молодых девушек в богато вышитых платьях, оживлённо беседуя, то и дело тянулись к угощению. Завидев госпожу Бай и Мудань, они радостно загомонили, наперебой называя друг друга «сестрицами», смеясь и поддразнивая, — лёгкий шумок веселья мгновенно наполнил площадку.
Одна за другой посыпались любопытные расспросы: кто эта красавица, что пришла с госпожой Бай? На этот раз та ответила чуть иначе, чем прежде:
— Моя близкая подруга. Случай свёл её с ванфэй Мин, и та, взглянув однажды, невольно прониклась к ней симпатией. Сегодня ванфэй сама велела мне привести её, чтобы повеселиться вместе.
Услышав слова госпожи Бай, девушки, словно по невидимому знаку, перестали донимать Мудань расспросами. Вместо этого они по-домашнему окликали её «Дань`эр», протягивали фрукты и сладости, словно стараясь как можно искреннее показать своё расположение.
Прошло совсем немного времени, как та самая молодая даоска, что прежде указывала им путь, вернулась, сопровождая пятерых или шестерых женщин.
Впереди всех шла дама в накидке из белоснежного атласа, лёгкого и матового, как слоновая кость. В её высоко убранных волосах белела свежая хризантема, тонкий аромат которой почти перебивал сладость османтуса в воздухе. Черты её лица сохраняли безупречную сдержанность, а в уголках губ играла лёгкая, едва приметная улыбка.
Мудань узнала её сразу — это была та самая Мэн-жэнь.
