Громовый окрик герцога Нилерланов разорвал шум и гам совещания. Малый зал моментально погрузился в тишину. Лицо герцога застыло каменной маской, взгляд сверкал холодом, он медленно обвёл собравшихся от левого края к правому, словно острым клинком:
— Есть ли у нас свои заклинатели? Я знаю, у каждого из вас, как и у меня, под крылом живут священнослужители. Но, если дойдёт до настоящего столкновения, вы правда думаете, что эти священники и священникы встанут на нашу сторону, а не на сторону Церкви?
Граф Дордрехтский и граф Делфтский поспешно опустили головы. Граф Фландрский упрямо пробормотал:
— Совсем без заклинателей мы ведь не сидим…
— О да, не без них, — герцог усмехнулся холодно:
— Один? Два? Какого уровня? Есть ли хоть один выше пятого? А десятый? И даже если есть — опыт, снаряжение, тайные чары… могут ли они тягаться с Церковью? Вон, хотя бы здешний архисвященник — двенадцатый уровень!
Да, у знати всегда были свои привилегии. В каждом замке ютился какой-нибудь чудаковатый маг, чародей-отшельник или певец, способный на простейшие заклятия. Но — втайне. Ученикам учиться нельзя, башни строить — запрещено. В лучшем случае — охлаждал покои летом, грел зимой, варил снадобья для дряхлеющих господ.
И такой маг, в час битвы, что он сможет?
— А кто был поумнее — давно уже переплыл море и перебрался туда, — вполголоса вставил Фландрский.
Граф Остенде покосился на него и мрачно кивнул. Ещё бы! Там, где пролив всего тридцать километров, любой смельчак способен в ночь, держась за бочку, пересечь его вплавь. Те, у кого хватало таланта и амбиций, не оставались под церковным ножом, нависшим над головой каждый день.
— А лечение? — голос герцога стал ещё жёстче, почти хлёстким. — Кто-то из вас может сказать, что не нуждается в целителях? Вы запаслись достаточным числом свитков лечения? Достаточным числом зелий? Когда раненые будут умирать, а Церковь пообещает: «Сдайтесь — и получите исцеление» как думаете, сколько людей перебегут к ним?
Ответа не последовало. Никто не смел. Потому что каждый понимал: жизнь и смерть — самый древний страх человека. Ради больного ребёнка бедная женщина разобьёт лоб о церковные ступени. Ради умирающего старика крестьянин полезет в храм с вилами. А на войне… кто не предаст ради спасения брата или командира?
— И ещё — народ, — голос герцога потяжелел ещё больше. — В землях ваших сколько тех, кто искренне чтит Светоносного? Если мы выступим открыто против Церкви, сколько крестьян, рыбачек, мелких лавочников побегут к ним с доносами?
Граф Остенде стиснул пальцы на ладони жены. Он молчал. Но когда герцог выложил все доводы один за другим, не оставив надежды, он наконец заговорил:
— Так что же? Нам остаётся только терпеть?
— На поле боя никогда не добьёшься того, чего нельзя взять за столом переговоров, — сухо ответил герцог. Он поднялся, сцепив руки за спиной, прошёлся вдоль зала и вернулся.
— Раз уж мы не можем воевать — остаётся терпеть. Терпеть, умолять, идти с челобитной к королю и к Церкви.
Он резко повернулся, взглядом вонзившись в каждого:
— Соберём делегацию из как можно большего числа лордов. Все вместе отправимся просить. Масса знатных голосов вынудит их хотя бы прислушаться. А тем временем — накапливать силы. Учить народ. Лишь когда крестьянин поймёт, что иначе он не выживет — и что именно Церковь виновна в его бедах, — тогда он встанет на нашу сторону.
— Этого мало, — низко проговорил Фландрский. Его земли пострадали сильнее всего: торговля почти встала, убытки были колоссальны. Он уже по дороге в город подсчитал все резервы и теперь решился на отчаянный шаг:
— Я готов дать пятьсот тысяч золотых. В том числе — в товарах. Наём магов, закупка зелий.
— Я могу внести двести тысяч — сказал один.
— Я — сто, — другой.
Герцог выслушал всех молча. Наконец вздохнул:
— Доброе намерение я ценю. Но подумайте — кому продавать столь крупные партии? У кого возьмём? Церковь сразу заметит. Огромные закупки зелий, свитков, артефактов… ради чего? Разве не предательство?
В зале воцарилась тишина. Да, для такого объёма покупатель был только один. Парламент.
— Кто возьмётся? — герцог стоял к ним спиной, руки за спиной, глаза глядели вдаль. Но все графы разом повернулись — и посмотрели на Остенде.
Кто не знает? У него жена — маг. Кому ж ещё?
Граф Остенде крепко сжал ладонь супруги, молчал. Наконец герцог кашлянул, вынес из угла тяжёлый свиток, развернул его на столе:
— Дело великое. Я, Вильгельм Оранский, клянусь: если хоть одно слово из этого совета выйдет наружу, пусть я, мой род и моя кровь падём замертво на месте!
Он полоснул пальцем, оставил кровавый отпечаток. Свиток вспыхнул, вспорхнула печать-руна и вонзилась ему в грудь.
Один за другим графы выходили вперёд, резали палец, клялись. Магическая печать не оставляла пути к предательству.
В конце подошли Остенде и его жена. Завершив обряд, он выпрямился, оглядел всех и тихо произнёс: — Работу с Парламентом возьму на себя. У меня есть способ завоевать их доверие.
