Они ещё немного перемолвились о пустяках, и Динтан поднялся, откланялся. Динкай проводил брата до ворот, а вернувшись в зал, снова развернул свиток. Вдруг уголки его губ скривились в холодной усмешке. Шрам у брови при этом будто сверкнул, ожив, словно знак того, что и в душе его зашевелилась затаённая тьма.
Прошло несколько дней. Оказавшись без дела, Сяо Динцюань и вправду вспомнил об обучении и спросил у Абао, как продвигаются её упражнения. Она решила сперва, что, то была лишь его прихоть, забава на один вечер, и не ожидала, что он спросит всерьёз. Потому только и могла ответить, что каждый день старается упражняться.
Слова её звучали с колебанием, но принц не стал разбирать сомнений. Он небрежно подтащил к себе свиток, присланный из Чуньфана[1], выбрал несколько строк и велел ей переписать.
Абао взяла кисть. Движения её были всё те же, что и прежде; а написанные иероглифы, такие же неровные, без всякого улучшения. В сердце Динцюаня вспыхнуло раздражение.
Он схватил со стола тяжёлую сандаловую линейку и громко приказал:
— Руку!
Абао нерешительно протянула ладонь.
— Левую! — резко бросил он.
Пришлось и её выставить вперёд.
Линейка взметнулась и несколько раз с силой опустилась на её пальцы.
— Пиши снова! — рявкнул наследный принц.
Абао не смела возразить. Лишь вновь взяла кисть и, стиснув зубы, начала выводить новые строки.
Сяо Динцюань заметил, как Абао, незаметно для всех, пошевелила за спиной побитой рукой, и сам усмехнулся:
— Что, чувствуешь себя обиженной?
Абао поджала губы и прошептала:
— Я не смею.
Принц рассмеялся:
— Верно, не смеешь. Знаешь ли ты, как я сам учился писать? Бывало, в строке из десяти знаков три оказывались не по нраву учителю и тут же следовал удар линейкой. Доска была в полпальца толщиной, и с одного удара с ладони срывался целый слой кожи. Думаешь, почему у меня такой почерк? Да потому, что его выбили из меня ударами. Завтра велю сделать для тебя такую же — вот тогда посмотрим, как быстро ты научишься.
Абао удивлённо подняла глаза:
— Но разве кто-то осмеливался поднимать руку на ваше высочество?
Он погрузился в воспоминания, замолчал, а потом вдруг улыбнулся:
— У него среди коллег было прозвище — «Нефритовая линейка». Не оттого, что бил жестоко, а за то, что был прям и чист, как полированный камень. Когда я покидал дворец, покойный император назначил его моим учителем. Я тогда услышал это прозвище и смеялся без конца…
— Тогда государь позвал его и сказал: «Прошу тебя учить моих сыновей. «Нефритовой линейки» у тебя нет, но деревянную я дам. Если ученик ленится или не слушает наставлений, не ходи жаловаться его родителям, сам наказывай, как следует».
Не думал я, что он воспримет это всерьёз. Но он оказался и прямым, и смелым до дерзости и эти слова принял буквально. Вскоре после того покойный император скончался, и его воля уже не подлежала изменению… Так я и страдал от его суровой руки много лет.
Абао, слушая, не удерживалась и смеялась в сторонке. Динцюань тоже слегка улыбнулся:
— Помню, однажды я заигрался и не сделал урока. Велел слугам сообщить, будто заболел. Он раскусил ложь, и тогда взял ту самую линейку, пожалованную императором, и отбил мне всю ладонь до опухоли. Я побежал жаловаться императрице, но она не только не вступилась, а ещё и велела мне простоять на коленях час.
С тех пор я поклялся себе: когда стану императором, непременно истреблю его девять поколений.
Абао, заметив, что лицо его прояснилось, спросила:
— А потом?
Сяо Динцюань ответил:
— Потом он умер раньше, чем я стал императором. Так что его девять поколений остались живы.
Абао сморщила носик, и на лице её проступило странное выражение — наполовину сомнение, наполовину скрытая насмешка. В этой детской гримасе было что-то невольно милое. Принц не удержался, протянул руку и разгладил морщинку на её переносице, засмеялся:
— Когда я вырос, понял: всё это он делал для меня. Та тетрадь, что я дал тебе, мои школьные упражнения; он сам сшивал их воедино.
Слова его сопровождались неожиданной вольностью движений; Абао вспыхнула и опустила голову, избегая взгляда. Немного помолчав, вдруг произнесла:
— Я догадалась. Это был Лу Шиюй, господин Лу.
Принц удивился:
— Откуда ты узнала?
— Прежний учитель, когда наставлял моего брата, говорил: в нашей династии, если каллиграфия Лу Шиюя походит на второе место, то никто уже не осмелится назвать себя первым. А что его высочество учился у него письму, об этом знают все. И ныне люди говорят: ваше высочество в своём письме уже превзошли учителя.
— Они ещё говорили… — Абао вдруг умолкла.
Сяо Динцюань, не дождавшись продолжения, спросил наугад:
— Ну? Что именно?
Она подняла глаза, встретилась с его взглядом и тотчас вновь опустила ресницы. Тихо произнесла:
— Говорили: почерк его высочества подобен самому его облику… а человек подобен своему письму.
Принц на миг остолбенел, а потом вдруг вскинул голову и разразился смехом. В смехе слышалась гордость, торжество, самодовольство:
— Значит, правда, что за красивой оболочкой скрываются упрямые кости? Разве это пустые слова!
Лицо его сияло, дерзкое, исполненное уверенности в себе. И Абао, не удержавшись, прикрыла рот ладонью и засмеялась. Но смех её постепенно стихал, и рука сама собой опустилась…
Она увидела, как на его лице, в лучах этой хвастливой улыбки, две длинные изогнутые брови — словно клинки — пересекали светлую кожу и уходили к вискам, придавая его красоте острый, тревожный оттенок.
Эти линии должны были быть простыми, самыми обычными штрихами пера… но в его почерке каждая черта сияла, будто сама судьба вложила в неё свет. Столь утончённые, столь изящные, столь сильные и столь прекрасные, их можно было описать лишь тем самым словом из его собственной каллиграфии: врезанное, словно в камне.
Румянец постепенно разлился по щекам Абао, словно лёгкая тушь, растекшаяся по бумаге. Она отвела взгляд, смущённо пряча свои мысли. Ей было ясно: в его годы так овладеть искусством письма можно лишь благодаря упорству, соединённому с редким даром. Столь великая прилежность, столь великая одарённость… да, за это можно простить ему и юношеское бахвальство, и дерзкую гордыню.
В тот ранний летний день юный наследник, опьянённый своей удачей, казался особенно терпеливым и лёгким. Потому, когда Чжоу У вошёл в библиотеку, он увидел удивительную картину: Абао, склонённая над столом, выводит иероглифы по образцу, а Динцюань рядом листает книги, иногда указывает ей на ошибки, как бы в шутку наставляя.
Старый евнух нахмурился. Вспомнились ему древние уроки и притчи о том, как неосторожное сближение ведёт к бедам. Сердце его наполнилось тревогой и негодованием. Он зло сверкнул глазами, постоял с мрачным видом, а потом в ярости развернулся и покинул зал.
[1] «Весенние палаты», то есть канцелярия / институт, где занимались подготовкой документов, наставлением и сопровождением наследного принца.
