Тан Цяньцзы молча сидел у борта. Новоприбывшие носили ту же лёгкую броню, что и стража дворца, но вместо драконьей чешуи был вышит тёмно-синий знак с собачьими клыками, а рукояти коротких клинков были обмотаны той же синей тканью. Эти воины принадлежали Иньцзя, владыке Пяти уездов Фэннаня. Они подчинялись лишь его приказам: перед правителем они были обязаны только преклониться и ударить челом, но более ничем. Иньцзя владел почти всеми северными портами, кроме Биболу, был богат несметно, к тому же приходился родным двоюродным братом самому правителю, Цзюньляну, а его сестра стала супругой правителя в качестве побочной супруги. Силы его были столь велики, что даже сам монарх должен был считаться с ним, и любой придворный, у кого хватало ума, знал об этом.
Знаки на поясах этих воинов были переплетены золотыми нитями. Значит, это приближённые Иньцзя, его личная гвардия. Таких лучше было обходить стороной.
Судно, тихо рассекая мутные волны, пошло к западу. Вдоль берега поднимались стены дворца. Их возводили из красной глины и синего камня, а под водой укрепили железными клыками, чтобы не позволить судам пристать где попало. Лишь с западной стороны тянулся длинный на три ли деревянный мост, к которому могли причаливать судна дворцовой стражи.
Судно мягко ударилось бортом о медные колья, издав глухой звон. Воины Иньцзя, не мешкая, сошли первыми и прошли в боковые ворота дворца. Тан Цяньцзы встал неспешно, ожидая проверки. Лица у стражи были давно знакомыми, но, несмотря на это, придирчиво проверили его документы и поясные знаки, и только тогда пропустили.
Внутри его уже ждали дворцовые слуги, готовые проводить к покоям Чан-вана.
Когда девять месяцев назад Тан Цяньцзы впервые вошёл в эти стены, он не мог различить дороги, словно муравей, заточённый в золотую шкатулку. В Лэйчжоу и Яньчжоу не добывали ни крупицы золота, но жители Чжуньяня отличались упрямой роскошью: потолки и полы, стены и арки внешнего дворца были сплошь обложены привозными золотыми листами, на которых узорами витой проволоки переплетались цветы, а промежутки заливали порошком самоцветов и стеклянной глазурью, блестевшей так, будто она готова стечь каплями вниз. Помимо этого, инкрустации из перламутра, жемчуга и слюды ложились слоями, без всякой экономии. Даже одежды придворных, что вели его по галереям, были расшиты вьюнками и цветами так густо, что фигуры терялись среди стен, и юноша вынужден был вглядываться в лица, чтобы не сбиться с пути. Лица сияли так же ярко: веки припудрены тяжёлым золотом, губы горели густым алым блеском, словно и они были частью росписей на стенах. Со временем он привык к этому ослепительному лабиринту, но первое впечатление навсегда осталось в памяти.
Внутри дворца также тянулись извилистые каналы: между павильонами лежали бесчисленные мостики: плоские и арочные, длинные и короткие, одни наклонялись, другие переплетались, образуя затейливую сеть. Тан Цяньцзы поднял голову и заметил, как на высоте третьего этажа по висячему мосту проходила процессия низших придворных.
Климат в Чжуньяне был тёплый, и женщины круглый год носили короткие обтягивающие куртки и трубчатые юбки до середины голени. Плечо и руки оставались открытыми, как и щиколотки, опоясанные звонкими колокольчиками. Все они были молодыми девушками с блестящими подносами на голове. В каждом громоздились зрелые плоды, и это походило на какие-то фантастические шляпы с широкими полями. Одной рукой они удерживали тяжесть, другую клали на талию. Идти им удавалось в полном согласии: десятки гибких, смуглых станцев покачивались синхронно, словно в мёде поднимались волны. То была особая томная грация. Направлялись они, судя по всему, вглубь дворца, к пиршественным залам. Вечером там снова ожидался пир для почётных гостей.
За покоями наследника, принца Цзилань, начиналось жилище Чан-вана. По обычаю Чжуньяня, принцы жили с матерями до женитьбы, после чего им выделяли отдельные усадьбы за пределами дворца. Лишь наследнику дозволялось иметь собственный дворец внутри. Чан-ван же был чжицы, потому его покои сделали по образцу принцев, но ниже на один этаж и скромнее в убранстве, да так, чтобы и соблюсти ритуал, и подчеркнуть пренебрежение.
Тан Цяньцзы, впрочем, считал это скорее благом. Чан-ван рано или поздно вернётся в Великий Чжэн, а слишком тесное соприкосновение с привычками Чжуньяня лишь принесло бы вред. Сами жители Чжуньяня преследовали другую цель: окружить его людьми своего народа и заставить привыкнуть к здешним обычаям. Все служанки и придворные в его дворце были из Чжуньяня, а пять тысяч юных новобранцец войска Юйлинь, прибывших вместе с ним, были размещены в лагере у гавани. Ежедневно лишь двадцать человек пускали внутрь для караула, и даже это стало пределом, которого Тан Цяньцзы сумел добиться. Он настаивал, чтобы при Чан-ване всегда оставались люди, говорившие на языке родины.
— Где Его Высочество? — спросил он, переступив порог.
— На ветровой террасе, — покорно ответили стражи.
