К закату весь хор подвыпивших героев уже пал в неравном бою: кто поперёк порога, кто прямо под столом. Высокие с низкими, толстые с худыми свалились в одну пеструю кучу. Уцелела одна лишь У Чжэнь. За весь пир она почти не пила, только раз за разом подливала другим, добрую половину гостей свалила на месте именно она, а сама к вечеру оставалась ясна и трезва.
Мэй Чжуюй спустился с верхнего этажа и вместе с У Чжэнь стал поднимать спящих рыцарей, передавать их кучерам и слугам у калитки. Пока всех рассадили по коляскам уже и стемнело. Закат разостлал по небу широкую парчу, половина свода пылала оранжево-алым; отблески тонули в воде у павильона, вспыхивали на верхушках деревьев и мир дышал разлитой вокруг роскошью.
У Чжэнь, облокотившись о перила второго этажа, потягивала прозрачное холодное вино и смотрела вдаль. Утомлённые птицы тянулись к гнёздам, голоса их таяли в вечернем воздухе. Она поставила чашу, выдохнула и, легонько постукивая пальцем по деревянной перекладине, лениво сказала:
— Каждый год мы собираемся вот так дважды. В этот раз людей меньше, чем в прошлый: двоих старших братьев отправили на службу в дальние земли, они не смогли приехать. Тех, кто вместе со мной когда-то гнал коней по Чанъаню, теперь уже никогда не собрать всех разом.
— Те, что пришли сегодня, либо живут в столице, либо выкроили время. Многие постоянно в разъездах, у иных нет ни часа, а кто-то и вовсе отдалился и больше не хочет приходить.
Мэй слушал молча и так же молча смотрел на неё. Косой луч солнца обвёл её профиль тёплым сиянием, и будто искорку посадил в тёмные зрачки, невольно глаз не отведёшь.
— В юности обо мне шла дурная слава: характером я на чанъаньских девушек была не похожа. Отец с сестрой изводились из-за меня, а я как кость поперёк горла, не поддавалась. Случай да общие интересы свели меня с этими молодыми господами, они меня многому научили и немало выручили.
— Юные подвиги все как на ладони, да только друзья давно уже не юнцы. Те, что в юности мечтали пройти десять тысяч ли и увидеть все красоты Поднебесной, нынче чинно служат в шести ведомствах, маются над бумагами и бытовыми мелочами.
— Тот, что был резвее ветра и терпеть не мог книг да наставников, теперь профессорствует в Государственной академии, студентов муштрует. А кто в юности был хил да боязлив, не переносил вида крови и на охоте лишь со стороны глядел, нынче генерал, границу стережёт…
У Чжэнь залпом допила чашу, повернулась к Мэй Чжуюю, лукаво моргнула и улыбнулась:
— Забавно же, а? Как человек меняется в промежутке между тогда и потом.
Мэй, наконец, ответил:
— Ты нет.
— Ещё как, — отмахнулась она. — В детстве нрав у меня был вовсе не столь покладист.
Мэй промолчал.
Она поставила чашу, улыбнулась ему открыто:
— А ты? Каким был, как жил?
Мэй взглянул в даль и, чуть задумавшись, сказал:
— Жил просто и, пожалуй, скучно сколько себя помню.
— Чем скучнее, тем интересней, — засмеялась она и, наклонившись, заглянула ему в лицо. — Рассказывай.
Он смягчился взглядом и после короткой паузы заговорил:
— Почти не помню, что было до четырёх. С четырёх родители отдали меня в Чанси и с тех пор и начались настоящие воспоминания. По некоторым причинам числился я там лишь как бы номинально, но учитель и старшие братья относились ко мне очень тепло.
Тут он запнулся: монастырская жизнь не то, чтобы богата занятными историями. Ей, пожалуй, будет неинтересно. Он напряг память и выбрал то, что самому казалось любопытным.
— В горах снег ложится рано: к десятому месяцу вершины уже белые. Лет в десять я был ранен, жар не спадал, велели лёд да снег прикладывать и меня оставили на хребте. В один день метель снесла мою хижину. Я решил спуститься к обители на середине склона, но в пурге заблудился. И тут навстречу вышел снежный волк. Он, как человек, всё понимал: не тронул меня, а вывел прямо к воротам. И только довёл, рассыпался сугробом. Учитель потом сказал: то был божок Западного хребта; иной раз он принимает звериный облик и выводит заблудившихся.
Договорив, он думал, что она расспросит о горном духе, но У Чжэнь лишь приподняла бровь:
— А ранен ты как?
Мэй на миг замялся:
— Спускались с братом в праздник посмотреть на людей. На дороге выскочила тварь, что захотела меня сожрать. Мы ускользнули, но меня всё же задело.
Такой краткости ей показалось мало: уж очень подробно до того рассказывал, отчего же здесь смял?
Поняв, наверное, и это, он прибавил:
— Это третий брат сказал, что мне, мальцу, нечего киснуть на горе, надо бы и блеск праздника увидеть и потащил тайком вниз. По пути вылетел пёс с пастью в огне, ухватил меня за бок, в живот вошёл огонь, шрам остался.
У Чжэнь скользнула взглядом к его левому боку:
— Значит, оттуда этот след… Сильно досталось?
— Ничего особенного, — покачал он головой.
