Что они говорили дальше за закрытыми дверями, Цянь Юй не знала. Но длилось это недолго: вскоре господин наследник вышел от госпожи, распорядился наутро позвать лекаря, велел привезти из дома необходимые вещи и всё подробно объяснил старшей госпоже в поместье. А мне он особо приказал прийти к вам и передать слова благодарности.
Цянь Юй радостно улыбнулась:
— Сегодня утром госпожа проспала чуть дольше, чем обычно, да и аппетит у неё появился, даже поела с охотой. Вид у неё стал бодрее, и сердце моё так обрадовалось! После полудня я вместе с господином наследником вернулась в дом. Господин наследник сразу отправился к старой госпоже; та тоже обрадовалась. Они обсудили и решили, что надо бы избавиться от нескольких чересчур своевольных наложниц… Сейчас как раз этим и занимаются. Боюсь, когда я вернусь от вас, дело уже будет закончено.
Мудань мягко улыбнулась:
— В этом нет моей заслуги. Если бы ваш господин наследник был по-настоящему безжалостным, он бы и внимания на меня не обратил. Будем надеяться, что дальше у них всё станет лучше. Пусть сейчас это только два-три шага, а не полный путь, но ведь господин Пань Жун всё же сделал первый шаг, выразил своё намерение. А куда дальше придут эти двое — зависит уже только от них самих.
Цянь Юй была в хорошем настроении и охотно стала нахваливать Пань Жуна, говоря Мудань:
— На самом деле наш господин наследник, хоть иногда и легкомыслен, но у него есть одно несомненное достоинство. Хоть в доме полно наложниц, кроме госпожи, ни у кого больше не было ребёнка под сердцем…
Мудань на миг остолбенела. Что ж, худо-бедно, но даже на бедной ниве можно найти зёрна — и это можно счесть за достоинство. По крайней мере, в сравнении с домами, где толпы наложниц и целая орава побочных сыновей и дочерей, у госпожи Бай не было нужды тревожиться: никто не станет соперничать с Пань Цзином, не оспорит его место. Оставалось только надеяться, что отныне Пань Жун будет держать себя в узде и вместе с госпожой Бай проживёт дни в мире и согласии.
Цянь Юй, в радостном возбуждении, долго не умолкала, болтала без конца. И лишь когда на улице уже сгустились сумерки, опомнившись, засуетилась, в спешке откланялась и ушла.
Мудань же присела рядом с госпожой Цэнь, старщей невесткой Сюэ и прочими, занялась на время шитьём, когда вдруг пришёл человек из Фанъюаня. То был юноша Ман. Он чинно поклонился Мудань и доложил:
— Госпожа, в последние дни мы, как вы велели, без дела не сидим — время от времени осматриваем сад, всё ли в порядке. Пока всё было спокойно. Но вот последние два дня мы заметили, что вокруг всё чаще слоняются какие-то чужие лица. Я видел, как они украдкой передавали деньги дяде Ху, уговаривали его пустить их внутрь сада сладкими речами. К счастью, Атао вовремя их остановила. Тогда они начали мерить глазами высоту ограды, будто собираясь перелезть. Мы кинулись было за ними, да ноги у них быстрые — улетели стрелами. А затем тётушка Чжоу рассказывала, что по деревне то и дело расспрашивают о строении Фанъюаня. Мастер Чжэн и Силан уверены: это, скорее всего, связано с предстоящим Собранием пионов. А старшая сестра Юйхэ тревожится и велела мне просить у вас указаний: что нам делать?
В голове Мудань тотчас всплыло усмешливое лицо Люй Фана. Она сразу сказала:
— Подожди немного, дай мне собраться, я пойду с тобой.
После этого Мудань доложила о случившемся госпоже Цэнь и, кроме Гуйцзы, выбрала ещё нескольких крепких и надёжных слуг. Но с собой их брать не позволила велела им расходиться малыми группами и входить в Фанъюань с разных сторон. Сама же переоделась в чёрное мужское платье, постаралась сделать облик как можно более неприметным и лишь под самый закат, когда уже готовились закрывать городские ворота, тихо покинула дом и незаметно вернулась в Фанъюань.
Деревня ночью погружалась во мрак, стояла безмолвная тишина. И вдруг в темноте скользнули два чёрных силуэта: они тащили лестницу, спотыкаясь и едва держась на ногах, по узкой межевой тропке рядом с Фанъюанем. Не пройдя и нескольких шагов, один оступился, и низенький, тот, что всё время бормотал, зашипел вполголоса:
— Молодой господин, я не крамольничаю, но эта затея нехороша! Если нас поймают — будет беда страшная. Ох ты ж, моя матушка, да и дорога тут проклятущая, отчего же межа такая узкая?..
Высокий, хоть и шёл так же, шатаясь и оступаясь, всё же говорил мягко, даже с оттенком возбуждения:
— Кан-эр, потише! Ещё услышит кто. Я ведь только взглянуть хочу, не трону я её вещи. Посмотрю — и назад, долго не задержимся.
И то был сам Люй Фан.
Кан-эр недовольно проворчал:
— Разве вы не понимаете, каково сейчас положение в доме? Такие сокровища непременно стерегут надёжные люди. Оступитесь хоть на шаг — поймают, прибьют, и поделом будет!
Люй Фан лишь усмехнулся:
— Будь спокоен. Я осторожен, и не впервой занимаюсь подобным. Никогда ещё не промахивался.
Кан-эр тяжело вздохнул:
— Да раньше вы днём переодевались, да с чужим лицом пробирались внутрь. А вот ночью через стену воровским манером — это в первый раз! Опыт-то совсем другой. К тому же у них забор высокий, я и вправду боюсь: залезете — а вот обратно уже не спуститесь…
Люй Фан поправил на плече лестницу, потом вытащил из-за воротника соломинку, зажал её в зубах и сказал:
— А что мне ещё оставалось? Днём ведь никак не пробраться охрана сплошная. Я давно придумал: лестница у нас бамбуковая, лёгкая. Ты останешься снаружи, подержишь её. Я первым полезу, ты мне лестницу передашь, я перекину её внутрь и тогда тихо-тихо спущусь вниз. Никто и не услышит.
Кан-эр скривился, недовольно шепнул:
— Одно только спрошу вас, молодой господин: сад-то велик, вы хоть знаете, где именно спрятано это ваше сокровище? Хоть и раскидывали деньги, выпытывали у людей, но кто поручится, что вас не провели? Вдруг облазаете весь сад кругом и ничего не найдёте?
Люй Фан помолчал с минуту, а потом уверенно сказал:
— По моим прикидкам, я ошибиться не мог. Там, где стена выше всего — внизу непременно есть клад.
Кан-эр, видя, что хозяин упрям, словно черепаха, проглотившая гирю, и ни за что не откажется от затеи, только вздохнул про себя: Ну и ладно. Молодой господин в подобных делах не впервой. Ради этого отреза парчи он и впрямь целый день просидел, прячась в крестьянском стоге — пока не увидит, не уйдёт. Так что спорить он больше не стал.
