Тётки слушали, раскрыв рты. У Чжэнь, видя их вид, не поняла, подумала и добавила:
— Певцов и танцовщиц у вас нет? Музыкантов? Позовите пару-тройку развеяться.
— Что встали? — приподняла бровь и щёлкнула пальцами. — Живо.
Через минуту-другую У Чжэнь уже вольготно устроилась на белокаменной площадке у лотосового пруда: слуги проворно расстелили мягкие ковры, поставили ложе и столики, выставили ряд яств и напитков. Одна прелестная девица встала у ее ног, наливая вино; чуть поодаль, в такт музыке, плавали лёгкие фигуры высоких, стройных танцовщиц, их тончайшие юбки колыхались на горном ветру, и вместе с мелодиями и лотосами рождали картину почти неземную.
Попробовав вино, У Чжэнь поняла, что такого ещё не пила, и повеселела совсем. Откинувшись на подушки, она с наслаждением смотрела на пляску, прихлёбывала и довольно вздохнула; ухватила палочку и стала тихонько отбивать ритм. Песни и танцы духов отличались от того, что она привыкла видеть и слышать в Чанъане, — в них было много стоящего, вернувшись, можно будет подсказать знакомым дамам.
— Госпожа, размять вам ноги? — подскочил дух с запахом лотоса.
— Угу, — кивнула У Чжэнь и приняла услугу. Другая, со стыдливой улыбкой, приподняла кувшин:
— Госпожа, позвольте долить.
— Отличная пипа, — вдруг похвалила У Чжэнь музыкантшу.
Та поднялась, поклонилась:
— Госпожа, не смейтесь: я дух пипы.
Вот почему играет так ладно. У Чжэнь окинула её взглядом и даже подумала: не привезти ли в Чанъань? С небольшим наставлением вполне может стать звездой.
И танцовщицы что надо: не хуже тех, что из «Хайчунь» и «У Юй».
— Госпожа, и я песню спою. Позволите?
— Давай, — улыбнулась У Чжэнь. — Послушаю.
— А я… — начала другая.
— По одной, — остановила её У Чжэнь.
—
У Мэй Чжуюя в глазах потемнело, закружилась голова. Он зажмурился, потом снова посмотрел: место было до боли знакомое. На миг опешил: да ведь это его прежние покои в обители Чанси.
Дальше он обнаружил, что руки у него связаны за спиной. Мэй Чжуюй сел, напрягся и толстая верёвка треснула. На верёвку он внимания не обратил, сурово сдвинув брови, подошёл к двери. Дверь заперта. Он толкнул, раздался треск, половину створки он просто вырвал и отставил в сторону. С лицом без выражения вышел наружу.
Ночь была густая. Да, это Чанси. Но как жена оказалась здесь и почему связана? Мысли о беде, а заодно, что ей, верно, досталось, придали хмурости шагам.
Здесь он знал каждый камень. Даже при слабом свете уверенно обходил ямки и выщербленные временем выступы стен.
Навстречу подвернулись двое молодых даосов. Завидев его, бросились было, но, увидев, как Мэй Чжуюй мрачен и насуплен, невольно втянули головы в плечи и похолодели.
— М-младший дядя-наставник?.. — пискнул один.
Мэй Чжуюй кивнул и прошёл мимо.
Оба уставились ему вслед. Один глупо спросил:
— Учитель-патриарх велел связать младшего дядю-наставника. Он освободился… Нам снова связывать?
Второй скривился:
— Я не пойду. Старшие говорили: когда младший дядя-наставник бьёт, больнее, чем учитель-патриарх.
И младший дядя-наставник, что бьёт больнее патриарха, — так, одним холодным взглядом, беспрепятственно дошёл до двери покоев учителя Сыцина.
В это время Сыцин с несколькими седобородыми учениками обсуждал ситуацию с Мэй Чжуюем. Громовой голос Сыцина гремел:
— Та болтовня чистая ложь. Запрем на пару дней, а там видно будет.
Один из старших братьев тревожно заметил:
— А вдруг это правда и брат Гу Юй в опасности? Не лучше ли нам самим проверить?
Сыцин хохотнул:
— Чего бояться! Гу Юй столь силён, не так-то просто ему помереть. Подождём день-другой, пусть хлебнёт трудностей. А потом явимся в миг опасности и какая, скажите, будет слава моему учительскому подвигу! Вот тогда…
Дверь как раз в этот миг со скрипом отворилась и в проёме показалось лицо Мэй Чжуюя. Сыцин, брызжа слюной, поднял глаза и уткнулся в бесстрастную, до боли знакомую физиономию своего младшего ученика. И все его бодрые, самодовольные слова мгновенно застряли у него в горле.
