Император обвёл зал взглядом: повсюду склонённые головы, никто не смел поднять глаз. Тогда он произнёс:
— Недавно и министр Гу, и наследный принц хворали. Ныне министр Гу всё ещё не оправился, но я всё равно велел явиться ему. Для чего же? Полагаю, каждый из вас понимает это в своём сердце.
Сказав так, он поднял одну из челобитных и велел:
— Читай вслух.
Чэнь Цзинь покорно откликнулся:
— Слушаюсь, государь.
Он принял свиток и громко зачитал:
— «Хоу Удэ, министр Секретариата, воевода округа Чанчжоу, слуга Гу Сылинь, исполненный трепета и ужаса, припадает челом к стопам императора. Я, грубый воин, невежественен и ограничен, ни выдающимися ратными заслугами не укрепил государство, ни звонким словом и высокой добродетелью не прославил Поднебесную. А между тем, нося пурпурное одеяние, облечённый золотым поясом, выезжая, встречаю расчищенные улицы, входя во дворец, слышу звучание колоколов, трапеза моя богата и изысканна, жилище моё просторно и крепко. Всё это, лишь потому, что земля глубока и небо высоко, и милость государя безмерна. Каждый раз, когда вспоминаю об этом, краснею и обливаюсь потом: в прохладный ветер кажется, будто нахожусь в раскалённом зное; среди узорных ковров и парчовых постелей чувствую себя лежащим на тернии и вязанках хвороста. Часто среди ночи я встаю, ударяю себя в грудь и тяжко вздыхаю… Почему? Да потому, что знаю: милость государя — как море, ожидания его — безмерны; а я сам — низок и ничтожен, недостоин возложенного на меня доверия».
«Ваше величество доверили мне тяжкое бремя: вручили сильные войска, поставили на стражу пограничных рубежей, снабдили казёнными средствами и народным достоянием, окружили мудрыми и верными помощниками. Моё же дело было лишь в одном, отражать врага.
Но в битве у реки Лин я посрамился своей скудной добродетелью и ничтожными способностями: ошибся в оценке положения, неверно направил силы. В руке держал острый меч и не сумел быстро отсечь головы врага; носил крепкий лук и не пробил им грудь противника. Мощное войско не устояло в строю, длинные мечи не пробудили боевого духа.
Оттого сражение затянулось, истощились сокровищницы, пролилась кровь народа, города и крепости обратились в пепел. Всё это, моя вина и проступок; я не смею сваливать её на других. Сверху я обманул небесную милость, снизу посрамил воинов.
И ныне, когда в столице ходят речи, по городу идут пересуды, что «штурм не принёс победы», что «преследование не довело до разгрома», в этих словах есть основание, это не пустые слухи.
В прежних челобитных я дважды просил покарать меня, но ваше величество, исполненный человеколюбия, не только не низвергли меня, но даже воздавали наградой. С тех пор моё сердце полно тревоги, ибо знаю: от суда прямодушных людей и ясных глаз всего Поднебесного я не уйду.
Поэтому ныне снова припадаю челом и умоляю ваше величество: разрешите мне сложить доспехи и уйти в леса. Пусть это станет очищением воинских уставов и умиротворением дворцовых смут. Это, моя первая просьба».
«И всё же, хотя ум мой скуден и рассудок туп, я с юности стремился подражать добродетелям древних мудрецов. С малых лет учился письму, в двадцать лет пошёл в войско. Сердцем своим желал уподобиться Ма Юаню[1], что, обернувшись в саван, воздвиг медные столбы и сокрушил Цзяочжи; хотел подражать Ши Миню[2], что переменил фамилию, очистил город Е, истребив мятежных варваров.
Враги вторгались в наши земли, увели наш народ, растоптали наше благополучие, поколебали государственное основание. Каждый подданный империи, даже младенец с жёлтыми губами, даже старец в преклонных летах, поднявшись на ноги, воспылает ненавистью и пожелает грызть их кости, спать на их коже, что же говорить о юных воинах, кипящих кровью в рядах армии!
Закон трёхфутового меча непреклонен, государственные уставы крепки, как гора. Разве осмелился бы я предать страну и сговориться с врагом? Разве посмел бы я опозорить мудрых предков в подземном мире, навлечь на себя проклятия и плевки тысяч современников? Сердце моё чисто, это могут засвидетельствовать и небо, и солнце.
Только в этой единственной вине меня обвиняют, но даже если бы тело моё растерзали на куски, даже если бы истребили весь мой род, я всё равно ни за что не могу принять на себя такой позор.
Потому ныне ещё раз припадаю челом и молю государя: разрешите мне сложить доспехи и уйти в леса, дабы этим засвидетельствовать чистоту моего сердца, сохранить незапятнанную честь и верность. Это — моя вторая просьба».
«С первого года правления покойного государя я вступил в ряды воинов. Ныне же идёт уже второй год под девизом Цзиннин — выходит, двадцать семь лет я ношу оружие.
Я — брат императрицы-матери, дядя наследного принца, близкий родич, держащий в руках войска. Издавна прямодушные мужи глядели на подобное с презрением; нередко именно из-за этого страна сотрясалась смутами. Так некогда хоу Чанпин из рода Вэй, храбрейший и вернейший, всё же услышал осуждение в летописях Сыма Цяня[3]… Что же говорить обо мне, человеке, лишённом и дарований, и добродетели?
[1] Ма Юань (马援, 14 г. до н.э. – 49 г. н.э.) — знаменитый полководец Восточной Хань. Прославился в походах на юге, где усмирил племена в Цзяочжи (совр. север Вьетнама). По легенде, после победы он «поставил медные столбы» (立铜柱) на границе империи, обозначив пределы власти династии. Его считали образцом воинской доблести и верности. В китайской традиции выражение «效马援» — «подражать Ма Юаню» — означало стремление к подвигам, совершённым ради укрепления государства.
[2] Ши Мин (石闵, ок. 300–352 гг.) — военачальник эпохи раздробленности (Период Шестнадцати царств). Сначала носил варварскую фамилию Жань, затем сменил её на китайскую Ши. Известен тем, что во время смуты устроил резню северных кочевников в столице Е (邺城), истребив десятки тысяч, чем спас власть китайцев в регионе. В литературных аллюзиях его имя символизировало беспощадное очищение и месть врагам.
[3] Хоу Чанпин из рода Вэй (长平侯 卫氏) — имеется в виду Вэй Цин (卫青, ?–106 г. до н.э.), знаменитый полководец Западной Хань. Он был удостоен титула хоу Чанпин (长平侯) за свои заслуги. Вэй Цин был шурином императора У-ди (его сестра, императрица Вэй-цзыфу, была любимой супругой государя). Вэй Цин прославился в кампаниях против кочевников сюнну, где вместе с племянником Хо Цюйбинем (霍去病) нанёс им ряд решающих поражений. Он слыл примером военной доблести и верности, однако летописец Сыма Цянь, ревниво относившийся к военачальникам, упоминал его с некоторым пренебрежением.
