Сам же поправил одежду и вышел из покоев. У самых дверей он столкнулся с Ван Шэнем. Тот, увидев, что наследный принц уже вышел, промолчал и, сопровождая его, вместе с ним направился во двор.
Динцюань не дал себе времени на раздумье: быстрым шагом подошёл к императору, поднял полу одежды и пал ниц, ударившись лбом о землю:
— Виновный сын дерзает молить о здравии его величества.
Долго он не слышал ответа и сердце его омрачилось тревогой. Он осмелился тайком приподнять глаза и тут же заметил край императорской мантии перед собой. Испуганно опустил голову ещё ниже.
Император, взирая с высоты, некоторое время молчал, потом велел:
— Встань.
Сказав так, он сам прошёл вперёд и опустился на каменную скамью во дворе. Ван Шэнь в испуге поспешил поднести подушку для сиденья и умоляюще сказал:
— Ваше величество, здесь на дворе холодно, не угодно ли пройти внутрь…
Но, едва слова сорвались с уст, он осознал оплошность, и остаток фразы попросту проглотил.
Император не обратил на него внимания. Молча следил за тем, как Динцюань приблизился, снова пал на колени перед ним. Тогда государь указал на другую каменную скамью и сказал:
— Поднимись… сядь.
Динцюань всё же не поднялся, лишь склонил голову и тихо произнёс:
— Недостоин.
Император взглянул на него пристально:
— Ты что же, дерзаешь спорить со мной?
Динцюань поднял глаза и серьёзно ответил:
— Недостоин.
Император тяжело выдохнул и, устало махнув рукой, сказал:
— Как знаешь…
И после этих слов в сердце его не осталось уже иных речей. Отец и сын сидели напротив, молчание между ними тянулось, как густой туман. Лишь спустя долгую паузу император заговорил:
— Я слышал от Ван Шэня, что ты в последние дни почти не берёшь пищи. Я… велю привести к тебе лекарей. Пусть осмотрят тебя. Что бы там ни было, тело твоё должно быть сохранено, нельзя допускать беды. И ещё… ты ведь от природы не терпишь холода. Прикажу, чтобы тебе вновь отварили то самое лекарство, что ты принимал прежде, пусть доставят сюда несколько порций.
Услышав эти слова, Динцюань невольно вспомнил, как в мае император сам лежал в болезнях… Сердце его защемило, поднялась тихая горечь. Но он не произнёс ни единого ответа.
Ван Шэнь же, стоявший сбоку, изнемогал от тревоги, едва не топал ногами: только бы наследный принц не упёрся в своём упрямстве снова! Хотелось ему самому заговорить от его имени, благодарить за милость.
Император долго не слышал ответа и поднял глаза на Динцюаня. Тот сидел, чуть склонив голову, виден был лишь ясный лоб и высокий узел волос. С юных лет он привык уделять особое внимание каждой детали — одежде, украшению, каждому жесту, так наставлял его Лу Шиюй: держаться, как подобает благородному мужу. И ныне, даже в таком положении, его густые, чёрные волосы были уложены безупречно… только узел удерживала старая деревянная шпилька, чуть потёртая временем. Одежда на нём тоже не была нова.
Император, заметив это, почувствовал в сердце смутную, неприятную тяжесть, будто тень сомнения легла на душу. Он ещё не решился заговорить вновь, как вдруг услышал тихий голос Динцюаня:
— Ваше величество… Второй двоюродный брат скоро вернётся?
Услышав эти слова, император бросил быстрый взгляд на Ван Шэня. Тот испуганно содрогнулся: беда… как же так, всего несколько дней наследный принц под стражей и ум его словно затуманился? Он не знал, стоит ли вмешаться, но император уже ответил сам:
— Верно. Если всё пойдёт быстро, через шесть–семь дней он будет здесь.
Динцюань слегка улыбнулся:
— Вот и хорошо… Когда я достиг совершеннолетия, мы с ним дали обет: вместе отправиться в горы Наньшань охотиться на зайцев. Лук и конь мне не слишком покорны… я хотел просить у него ещё наставления. Но он уехал тогда в Чанчжоу и больше не возвращался… уже три–четыре года минуло.
Император не ожидал, что именно теперь сын заговорит о таких вещах. Мысли его на миг окаменели. И вдруг Динцюань тихо позвал:
— Отец…
В том голосе дрожала тонкая струна, мольба, жажда тепла. Сердце императора невольно дрогнуло; он спросил:
— Что?
Динцюань долго молчал, и император не стал его торопить. Наконец наследный принц поднял взгляд, окинул очами южное небо и тихо спросил:
— Сын… ещё может туда поехать?
Император слегка приподнял руку, но тут же опустил её и сказал:
— Если всё ещё хочешь — поезжай.
Динцюань тихо произнёс:
— Благодарю, ваше величество.
Он украдкой взглянул на отца и заметил, что на лице того тоже лежит тень спокойствия. Тогда, собирая в себе храбрость, что копилась давно, после нескольких безмолвных попыток наконец выговорил:
— Отец… сын хотел бы поехать в Чанчжоу.
Император, услышав это, остолбенел. Мысли его не находили объяснения столь странной просьбе. Он долго вглядывался в сына, и лицо его постепенно омрачилось.
— Что ты замыслил? — спросил он сурово.
Реакцию императора Динцюань предугадывал ещё до того… и всё же, когда увидел её собственными глазами, сердце его пронзило безмерное разочарование. Он горько усмехнулся:
— Ничего особенного… Лишь кто-то говорил мне, будто луна над Чанчжоу совсем иная, не такова, как над столицей. Сын хотел сам взглянуть — правду ли он сказал.
Император спросил:
— Кто тебе это сказал?
Динцюань склонил голову набок и с улыбкой ответил:
— Хоть генерал Гу, хоть иной кто… не имеет значения, чьи это были слова. Я и вправду лишь хочу поехать посмотреть, а посмотрю — вернусь обратно. Если же ваше величество не дозволит, я и не поеду.
Император ещё не успел произнести ни слова, как Динцюань вновь заговорил:
— В тот день, вы спросили меня, есть ли ещё что сказать… Я был в смятении и промолчал. Теперь… желает ли его величество услышать это?
Император сказал:
— Говори.
Динцюань взглянул на виски императора, где серебро уже явно пробивалось сквозь чёрные пряди, и сказал:
— Все говорят: трудно совместить верность и сыновнее почтение. Но мне никогда не приходилось тревожиться об этом… ибо для меня верность и сыновнее почтение, это одно и то же. Если я окажусь недостоин как сын, значит, я изменил и как подданный; если изменю долгу как подданный, значит, предал и сыновний долг. Следуя повелению государя-отца, я пребывал здесь, в заточении, предаваясь само осмыслению. И чем глубже вникаю в прошлое, тем стыднее мне становится: кичился тем, что перечёл все книги мудрецов, а в конце концов оказался и неверным, и не проявил должного сыновнего почтения.
Император с лёгкой усмешкой спросил:
— Вот как?..
Динцюань ответил:
— Молнии и дожди, всё есть дар неба. Как бы ни повелел государь ныне поступить со мной, я не смею иметь и тени ропота. Но всё же, ваше величество: даже если вина моя велика, пока ещё не издан указ о приговоре, я остаюсь вашим подданым… остаюсь вашим сыном. И есть у меня одно слово, которое дерзну, прижимая руку к груди и склоняясь до крови, поведать государю-отцу. Не знаю… пожелает ли отец внять ему?
