Хотя У Чжэнь и решила по возвращении отдохнуть пару дней и как раз сходить с мужем полюбоваться османтусом, но уже со второго дня после их приезда ей стало так некогда, что думать об этом и времени не оставалось.
Прежде всего, как только гогун Юй услышал, что дочь вернулась, сразу примчался из монастыря. Он не стал выспрашивать, зачем У Чжэнь с мужем уезжали, и слушать её беспорядочные, выдуманные оправдания тоже не пожелал. Цель у старого отца была ясная: он попросту схватил У Чжэнь и устроил ей выговор. Пытаясь ускользнуть, она пустила в ход «козырь» — свой округлившийся живот.
Однако этот приём не сработал. Узнав, что она, будучи беременной, ещё и бегала бог весть где, гогун Юй рассердился ещё больше. Все его спокойствие, взращённое монашеской практикой, перед младшей дочерью оказалась абсолютно бесполезным. У Чжэнь ничего не оставалось, как, обхватив живот и устремив пустой взгляд в пространство, просидеть перед родным отцом несколько часов, покорно слушая его поучения.
Следом за гогуном заявились господин Чжао и ещё несколько молодых господ, с которыми У Чжэнь обычно резвилась. Перед отъездом она их не предупредила, и лишь спустя два дня после её ухода из Чанъаня, когда эта компания не смогла отыскать её для развлечений, до них дошло, что У Чжэнь уже покинула город без всяких следов. Вся ватажка жалобно упрекала сестру Чжэнь в непорядочности.
Но эта мелюзга была не из тех, кто мог заставить сестру Чжэнь послушно склонить голову, как это удалось старому гогуну. Эту ребятню, что на её глазах выросла, У Чжэнь усмирила одним только величием и тут же подсластила пилюлю: пообещала позже лично сводить всех на осеннюю охоту и от души повеселиться. Так она и утихомирила стайку больших детей.
Только было странным, что тот самый Мэй Сы так и не пришёл. Не иначе снова заперся дома и рисует духов-демонов.
Днём посетители не переводились, и У Чжэнь никак не могла выкроить свободную минуту. И вечерами со своим господином ей тоже не удавалось побыть, рынок духов ждал её.
Так и прошли три беспросветно суматошных дня. На третий пришёл и дворцовый указ: её желали видеть императрица с благородной наложницей Мэй и даже сам император.
Императрица с наложницей Мэй хотели удостовериться, что У Чжэнь и Мэй Чжуюй действительно вернулись и поменялись телами обратно, а император… он и прежде нередко звал У Чжэнь во дворец оценивать музыку и танцы, вкусы у них полностью совпадали. У Чжэнь давно не появлялась при дворе, и, разумеется, государь соскучился. Так что и этот день она провела во дворце.
Мэй Чжуюй уже на второй день по возвращении вышел на работу в Министерство правосудия, вновь исполняя обязанности тихого и невозмутимого начальника отдела. Но на этот раз он обнаружил, что тот самый заместитель министра Сюй, который прежде неизменно норовил поддеть его при случае, переведён на другое место. С тех пор служба в министерстве стала ещё тише: ни противников, ни приближённых.
То, что он без видимой причины взял такой длинный отпуск, а потом вернулся и будто ни в чём не бывало продолжил работу, вызвало, естественно, кое-какие пересуды. Никто ведь не знал, куда мотался этот нелюдимый коллега. Но не прошло и двух дней, как в контору Министерства правосудия явились несколько евнухов и дворцовых служанок и принесли ему большую вазу с десятком ветвей османтуса. Их аромат тянулся от дворца Дамин до самого кабинета.
Главный евнух, круглолицый, улыбчивый, любезно сказал Мэй Чжуюю:
— Это душистый османтус из дворцового сада. Его величество и её величество императрица особо его жалуют. Сегодня во дворце была и госпожой государства У. Зашла речь об османтусе, и государь пожаловал господину начальнику отдела эти ветви, велел вместе насладиться.
Под «госпожой государства У» евнух подразумевал У Чжэнь. После её свадьбы ей был дарован титул государственной госпожи. С её положением младшей сестры императрицы это было естественно, к тому же государь благоволил к ней. Выходит, по рангу У Чжэнь была даже выше Мэй Чжуюя, но поводов для пересудов это не давало: со времен основания нашей династии немало свекровей, золовок, а также сестёр императрицы и любимых наложниц получали почётный титул государственной госпожи.
Нравы ныне были свободные: ещё при прошлом правителе пять сестёр из рода любимой наложницы были возведены в ранг государственной госпожи, и что ж, их мужья чином оказывались ниже; дело обычное, всем приелось.
У кого характер порезче, тот, пожалуй, стал бы ссориться с женой по поводу сплетен. Но для Мэй Чжуюя все это ничтожно. Приняв вазу с ветвями, он подумал о вчерашней полуночной сцене: У Чжэнь, смертельно усталая, вернулась с рынка духов, лениво прислонилась к нему и с досадой и жалостью сказала:
—Ещё чуть-чуть и мы уже пропустим лучшее время любоваться османтусом.
Мэй Чжуюй не понимал, какое время лучшее для цветов, для него оно наступало всякий раз, когда рядом была У Чжэнь. Но, видно, она продолжала помнить о своём обещании. Раз уж не может лично сводить его в тот «лучший в Чанъане» османтусовый сад, значит, надо выдумать, как отправить ветви к нему. И как она договорилась с государем и императрицей одному небу известно, но посыльные явились в Министерство правосудия только ради этих нескольких веточек.
Когда посланные ушли, Мэй Чжуюй поставил цветы у своего стола. Весь день его ноздри наполнял чисто-сладкий аромат, и он то и дело поднимал голову и смотрел на ветви. Один взгляд, и он уже думал об У Чжэнь. Работа, что обычно укладывалась в один послеобеденный час, в этот день даже наполовину не продвинулась.
Хотя он не сумел справиться, но, увидев, что время окончания службы пришло, Мэй Чжуюй не остался доделывать, а взял цветы и пошёл домой. Он повёл лошадь в поводу: боялся, что тряска в седле обобьёт нежные венчики.
