— Ты… влюбилась в Симидзу Мицуми? — Мэйли с усилием ущипнула себя за бедро. Боль оказалась вполне реальной. Значит, не ослышалась. Её босс, вечная скептичная циничка, только что призналась, что влюбилась?!
— Что, так странно? — Хаохао изогнула бровь, заметив, как подруга смотрит на неё, будто на инопланетянку.
— Э-э… нет, просто удивительно, — замялась Мэйли. — Тогда та японка, Така́мия Михо… выходит, твоя соперница в любви?!
— Спасибо, Кэп, — скривилась Хаохао. Она и сама это поняла.
Судя по всему, Михо любит Мицуми уже давно…
Значит, выходит, она та, кто вторгся и украл чужое чувство?..
***
Брат и сестра Така́мия, Така́мия Ёити и Така́мия Михо, едва поступили в университет G, как сразу вызвали там настоящий переполох.
Ёити всего за неделю возглавил рейтинг «десяти самых ярких парней кампуса», а его сестра Михо сразила всех наповал: чистая, нежная внешность, изысканные манеры, благородная осанка — всё это принесло ей титул новой «королевы кампуса», потеснив прежнюю фаворитку.
А её «роман» с «принцем-сатаной» Симидзу Мицуми стал любимой темой студенческих сплетен.
Пусть Мицуми и не делал официальных заявлений, но в глазах всех они были идеальной парой — принц и принцесса. А по сравнению с ним, с его благородством и её элегантностью, грубоватая и мальчишеская Лин Хаохао казалась… не к месту.
Какого чёрта?! Неужели всё вокруг считают, что она ему не пара?! — раздражённо думала Лин Хаохао, яростно жмякая кнопку звонка у ворот особняка Симидзу Мицуми.
Сначала она избегала его после того поцелуя, после внезапного осознания собственных чувств. Но стоило ей скрываться всего неделю, как по университету разлетелись слухи, будто у Мицуми появилась другая. И от этих слухов у неё внутри словно закипала кислая, пузырящаяся ревность.
— Ах, это вы, госпожа Лин, — поспешно открыла дверь служанка в белой униформе, вежливо кивнув.
— Где Симидзу Мицуми? — Лин Хаохао юркнула мимо неё, даже не дождавшись приглашения.
— Молодой господин в кабинете, — ответила та.
Отлично. Узнать, где он, уже полдела. Не колеблясь ни секунды, Хаохао помчалась по лестнице на третий этаж.
— Симидзу Мицуми! — её громкий голос разнёсся вместе со звуком распахнувшейся двери. Задыхаясь от быстрого бега, она встала в дверях, глядя на него. Он сидел в кожаном кресле за массивным столом, перед ним лежала толстая книга на немецком, спокойный, собранный, как всегда.
— Что-то случилось? — он поднялся, закрывая книгу. Голос прозвучал ровно, но в глазах промелькнул интерес. Та, что избегала его целую неделю, вдруг сама пришла? Любопытно. Он думал, продержится дольше.
— Я… — начала она, делая шаг вперёд, но тут в комнату ворвалась белая тень и прямо ей в руки.
— Молоко?! — Хаохао обомлела, прижимая к груди своего пса.
Молоко радостно завизжал, виляя хвостом и даже пустил пару собачьих слёз. Бедняга! Только теперь она вспомнила, что, убегая тогда, совсем забыла о нём. А он, должно быть, целую неделю страдал здесь один… Худой, несчастный.
— Ты мучил Молоко? — прищурилась она, подозрительно глядя на Мицуми.
— Нет, — холодно ответил он. — Ради какой-то собаки я не собираюсь тратить усилия.
— Тогда почему он так похудел? — возмутилась она, поднимая пса, будто предъявляя улику. — Смотри, совсем кожа да кости!
Он лениво взглянул на дрожащего зверька:
— Он просто не ел. — Голос оставался равнодушным. — Каждый раз, как я появлялся, он трясся от страха. Если бы не то, что он твой, я давно бы вышвырнул его вон.
Хаохао на миг задумалась. Ну да, судя по тому, как сейчас дрожит Молоко, неделю с ним и правда было не сладко. Учитывая, как он боится Мицуми, неудивительно, что у пса пропал аппетит.
— Ладно, допустим, ты не мучил его, — пробормотала она, ставя Молоко под журнальный столик, где тот сразу свернулся клубком.
— Я пришла, потому что хотела кое-что тебе сказать, — наконец выпрямилась она и встретила его взгляд.
— Кое-что сказать мне? — он скрестил руки на груди и подошёл ближе. — Если ты пришла, чтобы заставить меня извиниться за тот день, можешь не тратить время. Я сделал то, что хотел.
— Не в этом дело! — поспешно перебила она, заливаясь румянцем. Одно воспоминание о том поцелуе — и сердце бешено колотится. — Я пришла сказать… сказать…
Чёрт! Почему слова вдруг застряли в горле? Дома ведь всё продумала, каждое слово! Когда она стала такой неуклюжей?!
— Что ты хочешь сказать? — спросил Мицуми с лёгкой усмешкой, наблюдая, как она краснеет всё сильнее.
Он медленно протянул руку и провёл пальцами по её коротким волосам, наслаждаясь их шелковистой мягкостью.
— Я… Симидзу Мицуми… то есть… Мицуми, я тебя люблю! — выпалила она, зажмурив глаза. — Всё! Пусть будет что будет!
— Ты… любишь меня? — его рука, гладившая её волосы, на миг застыла. Он долго, пристально смотрел на неё, поражённый услышанным. Он ведь никогда не придавал значения тому, любит она его или нет. Но почему же, стоило ей произнести эти слова, в сердце вдруг поднялась волна беспокойства и, хуже того, странное, почти мучительное желание, чтобы она сказала не «нравлюсь», а «люблю»?
— Да, — она кивнула. — Люблю. Настолько, что когда я слышу о тебе и других девушках, мне будто кислота разъедает сердце.
— А ты? — её пальцы нервно вцепились в ворот его рубашки. — Что скажешь ты?
— Я?.. — он тихо улыбнулся, уголки губ тронула мягкая тень. — Я люблю тебя. Разве я не говорил об этом раньше? — его голос стал тише, взгляд – глубже. Она стояла перед ним, смущённая, порывистая, трогательная, и всё в ней казалось ему невыразимо прекрасным.
Ах да… действительно, ведь он говорил это. Просто она слишком волновалась, забыла самое главное. Она шумно выдохнула.
— Я люблю тебя, — продолжил он, — и ты должна быть моей женщиной. Разве ты забыла?
— Твоей? — она нахмурилась. — А можно без этого «принадлежать»? — ей не нравилось, когда её обозначали как чью-то собственность. — Я больше люблю быть сама себе хозяйкой.
— Вот как? — тихо спросил он, наклоняясь ближе. Его лицо оказалось совсем рядом, почти касаясь её щеки. В его глазах — холодных, узких, как клинки, — мелькнула тень, будто от невидимого облака.
Так близко… что в отражении его зрачков она увидела своё собственное смущённое лицо. Её дыхание сбилось. Слишком близко. Слишком… живо.
— Если я должна быть твоей, — выдохнула она, — тогда и ты — мой. — Она подняла голову, заставляя себя смотреть прямо в его глаза, не желая отступать.
— Твой?.. — он замер. Никогда прежде он не принадлежал никому. И никто не осмеливался требовать от него этого.
— Да! — она кивнула решительно. — Обмен должен быть честным, правда? Не может быть, чтобы только я принадлежала тебе.
Он долго, пристально смотрел на неё. Словно пытался разглядеть, не кожу, не черты лица, а самую глубину её души. Если он согласится… это будет не просто обещание, это будет клятва. Навеки. И пути назад не останется. Его пальцы легко коснулись её шеи, горячей от волнения. Он молчал.
— Эй… ну что? — она не выдержала. Его взгляд был слишком глубок, почти болезненный.
Чистая, тяжёлая тишина. Он думал. Никогда прежде не собирался связывать свою жизнь с кем-то, отдавать её в чужие руки. Но мысль о том, что она может не принадлежать ему… вызывала в груди странное, глухое отчаяние. Он не знал, что это за чувство, но оно душило.
— Ладно, если не хочешь, я…
— Хочу, — прервал он её. — Хорошо. Я — твой. Я буду рядом с тобой всю жизнь. Без сожалений. Но и ты — моя. Навсегда. Не смей меняться. — Он смотрел прямо в её глаза, произнося слова, как клятву. — Это договор. Клятва Сатаны. Без права на отступление. Ты — единственная в моей жизни.
— Это… — она растерянно моргнула. В его лице была такая серьёзность, такой холодный огонь, что её сердце сжалось. Его слова звучали, как заклинание. Слишком сильное, слишком вечное.
— Ты уже жалеешь? — он наклонился ближе, губы почти касались её уха. Голос его стал шёпотом, густым и обволакивающим. — Жалеешь, что сказала мне это? — и, вдыхая аромат её кожи, он усмехнулся едва заметно, как тень, скользнувшая по пламени.
— Я… — её голос дрогнул. Его слова звучали как клятва, как обещание на всю жизнь, слишком тяжёлое, чтобы она могла его вынести. Он любил её… а она? Сможет ли полюбить его так же глубоко, до боли, до конца? — Я думаю, всё-таки…
— Поздно, — прервал он тихо. Голос его был низок, хрипловат, будто из самого мрака. — Слова уже сказаны, и пути назад нет.
В следующее мгновение его алые, словно запечатанные кровью губы, медленно накрыли её губы, запечатывая поцелуем, последним, нерушимым обрядом.
Да. Он любил её. Поэтому позволил себе принадлежать ей одной.
С этого момента в его мире, полном тьмы и бездны, появился ещё кто-то.
В самом сердце ада, где царила вечная ночь, зажёглось его единственное солнце.
