Город Чанша — совсем не Сямэнь. Крупный внутренний город, влажный и безветренный, запах жареного перца и тухлого тофу от уличных лотков висит в воздухе, смешиваясь с дымом, не поймёшь, то ли масляным, то ли туманным, то ли от дровяных печей. Зазывалы торговцев, купцы со всех провинций с мулами, представители народностей из Западного Хунани, вперемешку с монахами, даосами, «практикующими», лохматыми нищими и богачами в рикшах.
Сойдя с поезда, они сначала съели по миске острой рисовой лапши. Чжан Хайянь в Малакке тоже ел острое, но не такое. Он еле дожевал, по лбу стекал мелкий пот.
Главная улица Чанши была шумной и роскошной, ничем не уступала улицам зарубежных концессий. В переулках были дорожки из зелёного камня, повсюду чайные, битком набитые людьми. Повсюду слышались звуки оперы, хуа-гу-си, песнопений — весь город был настоящей сценой. В ту эпоху в Чанше работало более пятидесяти театров: спектакли шли круглые сутки. На фоне фонарей и иллюминаций витала особая хунаньская страсть — яркая, жаркая, безудержная.
Для Чжан Хайяня, выросшего в совершенно другой среде, всё это ощущалось как свобода и свежесть. Всё было новое, яркое, живое, пахло настоящей жизнью.
Чжан Хайци, казалось, была здесь раньше, она шла улицами, словно по местам давно минувшего.
Чжан Хайянь гадал: «Когда это было? Полвека назад?»
Пообедав, они шли пешком, чтобы переварить еду. Перед поездкой они уже послали телеграмму с визитной подачей, чтобы их не приняли за шпионов. Они остановились в гостинице «Да Цзисиан», одном из лучших заведений Чанши. Сейчас был не сезон, певичек и артисток почти не было — тишина и покой.
По дороге Чжан Хайянь и Чжан Хайци обсуждали, как вести себя на встрече. Чжан Цишань всё-таки фигура особая, нужно было добиться цели, но и предусмотреть непредвиденные повороты.
— Мама, как ты думаешь, какой настрой нам стоит держать в такой ситуации? — спросил Чжан Хайянь. Вопрос звучал странно даже для него самого.
— Если уж выбирать аналогию, — сказала Чжан Хайци, — то это как бедные деревенские родственники приходят к зажиточным просить расположения. Раз уж мы оба Чжаны, можно попытаться «поживиться».
— То есть мы должны быть… лизоблюдами? — Чжан Хайянь прикурил.
— Ты — да, — поправила Чжан Хайци.
— Если что-то пойдёт не так… нужно ли нам действовать первыми? — спросил он.
— Чжан Цишань уже дважды нас пожалел. Он не станет вести себя вопреки собственным убеждениям, — сказала Чжан Хайци. — Людей нужно увидеть лично, чтобы вынести суд. Будем действовать по обстановке.
Когда они дошли до гостиницы, их ждала неожиданность: у входа уже стоял адъютант Чжан Цишаня.
Войдя в холл, они увидели офицера в форме. Он стоял, заложив руки за спину, и рассматривал большую настенную каллиграфию, словно размышляя.
Эффективность поражала.
Чжан Хайянь лишь тихо отметил про себя: «Ну да, умеют работать…»
Чжан Хайци и Чжан Хайянь вошли внутрь. Тут же подошли слуги, чтобы принять их одежду, а охрана снаружи закрыла двери и задвинула засовы. Внутри начали зажигать лампы.
Это и впрямь был Чжан Цишань, Чжан Хайянь не сомневался.
Чжан Хайци подошла к дивану в холле, в это время загорелся и европейский камин у стены. Чжан Цишань обернулся и встретился с ними взглядом.
Чжан Хайянь умел разбираться в людях, и этот человек полностью соответствовал своему имени. От него исходило присутствие, спокойное и подавляющее, как от горы, которую невозможно сдвинуть.
— Обычно я не рад гостям из рода Чжан, — сказал Чжан Цишань, усаживаясь на диван и жестом приглашая их сесть. — Но раз уж вы пришли, гнать вас сразу не стану. Сначала поговорим, или перейдём к делу? У госпожи Чжан, думаю, есть многое, о чём поговорить. Но я занят, так что лучше ближе к сути.
Чжан Хайци смотрела на него. Так просто — вот так, наскоро брошенными фразами, — и легенда о том, что «горы и моря не могут встретиться», оказалась перечёркнута? Встретились и всё?
— Ты тоже из рода Чжан? — спросила она.
— Был. Теперь — нет.
— А разве можно «не быть»?
— Я прошёл через это сам. Можно, — ответил Чжан Цишань. — И если ты пришла сказать, что «нельзя», то лучше не начинай.
Чжан Хайянь тем временем вслушивался в звуки гостиницы. Вся она, похоже, была набита людьми Чжан Цишаня. Недоверие ощущалось отчётливо. Подобное напряжение он испытывал разве что рядом с Чжан Жуйпу, но всё же регулярная армия, стоящая наготове, производила совершенно иное впечатление, чем волчья стая.
Чжан Хайци тоже почувствовала эту атмосферу и огляделась:
— Я не знаю, какие у тебя были отношения с родом Чжан, но к нам они не имеют отношения. Хайлóу, объясни, зачем мы пришли.
Чжан Хайянь покосился на приёмную мать. Он-то хотел посмотреть, как она выкрутится из этой щекотливой ситуации, не теряя достоинства. Не ожидал, что говорить придётся ему.
Он откашлялся.
Чжан Цишань холодно ждал.
— Дело, кхм… такое, — начал Чжан Хайянь. — Мы же все Чжаны, всё-таки родня. Мы… пришли, чтобы, ну… обратиться к родственникам. В Сямэне у нас возникла непростая ситуация, людей не хватает. Мы надеемся, что раз уж мы одной фамилии… вы могли бы одолжить нам… пару дивизий.
