Когда же Сюй Лай узнал, кто он на самом деле, ему стало стыдно за прежние догадки. Ведь вся Поднебесная принадлежала ему, что могли значить для него серебряные монеты?
Но, владея империей, тот человек жил без роскоши, странствовал по землям Великого У, лечил людей, полагаясь лишь на скромный заработок. Его искусство врача было столь высоко, что имя его стало известно по всей стране, хотя он почти всегда лечил бесплатно.
Бедняки, стоило им найти его, получали помощь и лекарства даром. А деньги, взятые с богатых, он тратил на нужды нищих. Потому и ходил часто без гроша.
Бывало, как тогда, когда он нанял лодку, чтобы отвезти раненого Сюй Лая в порт. После этого у него осталась лишь горсть медяков. На них он купил одну миску вонтона.
Сюй Лай помнил, как тот, пересчитав монеты, смутился, поняв, что хватит только на одну порцию. Когда еду подали, он кашлянул в кулак и, делая вид, что не придаёт значения, подвинул миску:
— Брат Сюй, ешь. Я не голоден.
Сюй Лай понял его неловкость, рассмеялся, обнял за плечо и попросил у хозяина вторую ложку:
— И я не голоден. Разделим на двоих.
Так они и ели поочерёдно, под мелким дождём, при тусклом свете фонаря, над миской, от которой поднимался пар, затуманивая лицо Юньцуна.
Сюй Лай, вкушая первый после ранения горячий бульон, подумал, что этот человек — настоящий друг, и что в будущем, где бы он ни был, будет помнить о нём.
Позже хозяин, не выдержав, сварил ещё порцию и молча подложил им. Юньцун поблагодарил тихо, с покрасневшими ушами и глазами, в которых смешались смущение и тихая гордость.
Тогда Сюй Лай не понял, отчего та гордость. Позже он догадался, быть правителем и видеть, что народ живёт с добром в сердце, разве не повод для гордости?
Может быть, именно это — эти крохи человеческой доброты — заставили его поклясться отдать всё ради мира и покоя в стране.
Сюй Лай не знал, что чувствует тот, кто стоит на вершине власти. Но ему казалось, что Юньцун не был счастлив. Родиться Сыном Неба, что в том хорошего? Империя, изъеденная пороками, как старик, больной неизлечимой хворью. Проще разрушить и построить заново, чем исцелить.
Юньцун понимал это лучше многих. Он видел северные ветры и камни, катящиеся по степи, видел южные моря и белые пляжи Линнани. Как врач, он странствовал повсюду и знал страдания народа.
Однажды, лежа под луной, они пили вино, и Сюй Лай спросил, смеясь:
— Юньцун, ты всё время в дороге, домой, наверное, не возвращаешься. Родные не упрекают?
Сказав это, он тут же пожалел: ведь у людей цзянху редко бывают семьи. Но тот помолчал и ответил тихо:
— Учитель позволил мне странствовать. Мать ещё жива… только видеть меня не хочет.
Тогда Сюй Лай не знал, что его мать — сама глава секты. Лишь удивился её холодности и перевёл разговор.
Позже он понял, судьба Юньцуна с родителями была горькой. Мать покинула дворец, едва он родился. С детства он не знал родительской ласки, страдал от болезни, учился править, сражаться и лечить, чтобы просто выжить.
Сюй Лай, сирота, выросший на подаяниях, вдруг понял, что его жизнь была счастливее. С восьми лет, когда глава секты приютил его в главном зале, он ел досыта, имел друзей и братьев по оружию, учился великому боевому искусству и к восемнадцати стал почти непобедимым.
А тот человек? В стенах дворца, окружённый врагами, он, быть может, ни дня не жил для себя. Потому, рассказывая о странствиях, он говорил с особой лёгкостью, ведь только тогда он был свободен.
Позже, когда они оказались по разные стороны, Сюй Лай всё равно не мог забыть его.
Под Тяньшань бушевала метель. Тот человек стоял у дверей повозки, в белом, как снег, и всё с той же мягкой улыбкой:
— Брат Сюй, мы снова встретились.
Два года прошло, а он будто постарел на десятилетия. Лицо оставалось юным, но жизнь уже уходила из него.
Сюй Лай сжал кулак, усмехнулся:
— Значит, мой первый противник — ты. Посмотрим, кто победит на этот раз.
В его голосе звучала насмешка, за которой пряталась боль.
Юньцун чуть замер, улыбка исчезла, и меч в его руке вспыхнул холодным светом.
Клинок Сюй Лая столкнулся с мечом Царственный Ветер. За два года сталь Юньцуна стала холоднее, каждая атака — как последняя.
В ослепительном вихре мечей Сюй Лай вдруг подумал: «Не убьёт ли он меня сейчас?»
В прошлый раз в его ударах ещё было тепло, а теперь лишь ледяная решимость.
И всё же, когда Сюй Лай замешкался, его нож вылетел из руки. Юньцун снова остановил меч у его груди и, как прежде, улыбнулся:
— Брат Сюй, ты опять проиграл.
Сюй Лай подхватил его падающее тело, вытер рукавом кровь у губ.
Юньцун, опираясь на его плечо, слабо усмехнулся:
— Первого, кого послала мать, оказался ты.
Сюй Лай ответил неясной улыбкой:
— Ты пощадил меня. Не боишься, что я добью тебя сейчас?
Юньцун, глядя на падающий снег, тихо сказал:
— Умереть от руки брата Сюя — тоже неплохой конец.
Сюй Лай молчал, потом поднял его на руки и откинул полог повозки.
Внутри, свернувшись клубком, спала женщина, глава школы Тяньшань, Юнь Цзысинь. Сюй Лай узнал её и, помедлив, спросил:
— Ты велел ей отдыхать в повозке, а сам правил лошадьми?
Юньцун, опираясь на его плечо, тихо рассмеялся:
— Всё же она женщина. Как мог я позволить ей сидеть на облучке?
И значит, сам, больной и ослабевший, он вёл повозку сквозь метель…
Сюй Лай опустил голову и посмотрел на его бледное лицо в профиль, потом всё же тихо вздохнул:
— Юньцун, каждый раз, когда я вижу тебя, мне кажется, будто я уже знал тебя прежде. Наверное, это и есть моя судьба.
Услышав эти слова, человек перед ним негромко рассмеялся, долго не мог остановиться, потом, слегка кашлянув, медленно произнёс:
— Брат Сюй, а я рад, что узнал тебя. Это счастье трёх жизней.
