Белое солнце ослепительно блестело. Он, ступая по черепице, громко грохотал, словно нарочно привлекая внимание.
Если сын знатного рода приглядывался к достойной девушке, он обычно действовал тихо: посылал сватов, ждал согласия, и лишь потом объявлял о помолвке. Но Хуа Жунцзянь не только не скрывал своих намерений; он умудрялся поднять шум на весь город.
Через два часа уже половина Бяньцзина знала, второй сын дома Хуа наконец решил жениться, а избранница его — настоящая тигрица.
Старая госпожа Хуа, услышав это, прослезилась от радости. В те времена среди учёных и поэтов было в моде посещать дома певичек. Это считалось это забавой, а не позором. То, что Хуа Жунцзянь любил «цветы и вино», никого не удивляло, но он, к ужасу семьи, содержал ещё и юношу в доме малых певцов, из-за чего слухи ходили самые непристойные. В Бяньцзине уже случалось, что отпрыск знатного рода влюблялся в мужчину и, не выдержав родительского запрета, кончал с собой. Старая госпожа жила в постоянном страхе. Теперь же, услышав, что сын обратил взор к женщине, она была готова принять в дом хоть тигрицу, хоть демоницу, лишь бы не прежнее.
Ань Цзю обо всём этом не ведала.
Она подошла к управе, держа в руке знак Чу Динцзяна, и уже собиралась войти, как вдруг сверху раздался грохот.
— Ха! — донёсся знакомый голос. — Во всём Бяньцзине нет человека, которого бы я, Хуа Эр, не нашёл бы! Четырнадцатая Мэй, не убегай, поговорим спокойно!
Люди на улице остановились, задрав головы.
Раньше Ань Цзю не могла уловить внутреннюю силу Хуа Жунцзяня, теперь же ясно ощущала: четвёртая ступень. Для отпрыска знатного рода это было немало, но, привыкшая видеть мастеров восьмой, девятой ступени и даже достигших Хуацзина, она лишь презрительно подумала, что он по-прежнему бездельник.
Хуа Жунцзянь спрыгнул с крыши.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Ань Цзю привыкла быть незаметной в толпе тенью, а он, будто нарочно, всегда вытаскивал её на свет, под взгляды всех, и она не знала, как этому противостоять.
— Пойдём, — неожиданно серьёзно сказал он.
— Пойдём, — коротко ответила она, пряча знак за пазуху.
Она собиралась лишь отойти в укромное место и вырубить его, но вскоре поняла, что с таким человеком уединения не найти. Пришлось опустить шляпу ниже, чтобы скрыть лицо.
Они сели в повозку. Ань Цзю, обладая сильной духовной чувствительностью, ощущала, как со всех сторон на них устремлены взгляды.
Хуа Жунцзянь налил воды и протянул ей чашу:
— Выпей, успокойся.
Она опустила глаза. Его длинные чистые пальцы держали чашку; луч света, пробившийся сквозь окно, скользнул по его руке, дрогнул вместе с качанием кареты и заиграл в воде прозрачным бликом.
Ань Цзю отвела взгляд, не ответив.
— Всё ещё сердишься? — мягко спросил он. — Я за это время многое обдумал. Сожалею, что тогда поднял на тебя руку. Мне и стыдно, и тяжело.
Он говорил так просто, словно они были давними друзьями, и от этой непринуждённости Ань Цзю становилось не по себе.
Он вздохнул, залпом осушил чашу и с преувеличенной скорбью произнёс:
— Подумать только, я, Хуа Жунцзянь, — человек изящный, непревзойдённый в любезности, — и вдруг подрался с женщиной! И главное — не выиграл!
Уголки губ Ань Цзю дрогнули.
— Если не хочешь говорить по делу, — холодно произнесла она, — лучше замолчи. Не вынуждай меня действовать.
Хуа Жунцзянь мигом отбросил притворную печаль, глаза его лукаво блеснули:
— Благородный муж спорит словами, а не кулаками. Не груби. Может, лучше… словами?
Раздались два глухих удара: Ань Цзю врезала ему кулаком в лицо, и его голова стукнулась о стенку кареты.
— Четырнадцатая Мэй! — взвыл он. — В лицо не бьют! Если я осрамлюсь, сколько девушек будут рыдать? Не боишься навлечь на себя небесное проклятие?
— Так ты что, торгуешь лицом или телом? — усмехнулась Ань Цзю. — Без этой морды людей не обольстишь?
