Лицо его стало восковым, виски посеребрились, впалые щёки подчёркивали болезненную худобу, а широкие рукава висели на нём так, будто лёгкий ветерок мог опрокинуть его с ног.
Прошло всего полмесяца с их последней встречи, а он — некогда изящный красавец — превратился в иссохшую тень самого себя. Ань Цзю, поражённая, долго не могла вымолвить ни слова.
— Говорили, господин Мо, молодой да талантливый, — Хуа Жунцзянь высунулся из-за занавеси, увидел Мо Сыгуя и осёкся, будто слова застряли в горле. Лишь спустя миг он выдавил: — Рад знакомству… рад.
Мо Сыгуй небрежно сложил руки в приветствии и, сверкнув глазами на Ань Цзю, раздражённо бросил:
— Что уставилась? Думаешь, исхудал? Ошибаешься! Просто решил немного очиститься, вот и сбросил лишнее. Не делай вид, будто привидение увидела!
Он спрыгнул с коня и забрался в повозку. Даже это простое движение вымотало его до одышки, но, несмотря на слабость, в глазах теплился живой огонёк.
Схватив Ань Цзю за плечи, он возбуждённо оглядел её с ног до головы:
— Главное, что ты жива!
Пока она дышит, его вина не так тяжела.
Ань Цзю хотела сказать, что Мэй Цзю давно мертва, но, глядя на его осунувшееся лицо, лишь прикусила губу и промолчала.
— Что с тобой случилось? — спросила она наконец.
— Если уж говорить, — Мо Сыгуй нахмурился, — то это, пожалуй, самый позорный случай в моей жизни. Одна безумная баба из Ляо отравила меня, и я, Мо Сыгуй, целых восемь дней возился, пока вывел противоядие!
Любой другой мужчина посчитал бы позором то, что его поймала женщина, а не то, сколько дней ушло на лекарство, но для Мо Сыгуя именно восемь дней были невыносимым унижением.
— Безумная баба из Ляо? — насторожился Хуа Жунцзянь. — Неужто та самая Нин Яньли, о которой говорят: «На юге — Мо, на севере — Нин»?
— Что за «юг Мо, север Нин»! — Мо Сыгуй недовольно фыркнул. — Не ставь меня рядом с этой сумасшедшей!
Едва осудив Нин Яньли, он прищурился и с ехидством добавил:
— Хм. Недавно я придумал одну штуку. Если она сумеет за восемь дней сварить к ней противоядие, поклонюсь ей до земли!
— Она мертва, — тихо сказала Ань Цзю. В её голосе прозвучала злая усмешка, ей хотелось разрушить его безумную преданность лекарскому пути. — Погибла, заслоняя тебя от стрелы.
Имени она не назвала, но Мо Сыгуй понял.
Он замер, долго смотрел в её тёмные глаза… и из его рта вдруг хлынула алая кровь.
— Мо Сыгуй! — Ань Цзю вскрикнула, не ожидая, что удар окажется столь тяжёлым.
— Ты жива… — прошептал он и потерял сознание.
Сны его были смутными и тревожными. В них мелькала четырнадцатая Мэй: то плачущая, то холодная, как лёд. Всё смешалось, и он уже не знал, кого из них оплакивает.
Жив ли Мэй Чжэнъян? Он не мог разобраться.
Очнувшись, Мо Сыгуй увидел над собой мягкий полог и Ань Цзю, стоявшую у ложа с опущенной головой.
— Прости, — тихо сказала она.
— Это мне следовало бы извиниться, — хрипло ответил он.
Долгая тишина.
Потом раздался стук в дверь.
— Войдите, — произнёс Мо Сыгуй.
Сквозь занавесь виднелась высокая фигура молодого мужчины. За ним следовали слуга и несколько служанок.
Слуга приподнял полог.
Вошедший был в тёмно-синем одеянии, волосы собраны в узел, перевязаны нефритовым гребнем. Лицо резкое, с прямыми бровями и зоркими глазами — властное, даже без гнева внушающее почтение.
— Я — Хуа Жунтянь, — произнёс он, едва кивнув Ань Цзю и переведя взгляд на Мо Сыгуя. — Устроился ли божественный лекарь здесь с удобством?
Ань Цзю невольно всмотрелась в него. Так вот он, самый молодой из ведающих делами Шуми-юаня. В словах Хуа Жунцзяня брат его казался человеком мягким и сердечным, но в этом строгом лице не было ни тени тепла.
Мо Сыгуй попытался подняться, а Хуа Жунтянь сам подошёл, помог ему сесть.
— Благодарю господина ведающего делами Шуми-юаня и второго господина Хуа, — сказал Мо Сыгуй.
Он хотел было встать, но Хуа Жунтянь удержал его:
— Слава о вашем милосердии и врачебном искусстве известна всей Поднебесной. Если бы с вами что-то случилось, это стало бы несчастьем для всего государства. Не сочтите за вмешательство, что мы позаботились о вас.
