Мо Сыгуй усмехнулся, стер кровь и, взяв лампу, снова уселся к книгам. Когда он встречал непонятное место, брал иглу и испытывал на себе.
Он был тем редким человеком, у кого с рождения открыты каналы жэнь и ду; прямо прирождённый гений боевых искусств. Его меридианы принадлежали стихии ветра, а ветер — самое подвижное из начал. Стоило в даньтяне зародиться искре внутренней силы, как она начинала течь сама собой, не требуя усилий. Даже без усердных тренировок его сила росла день ото дня, и никакое человеческое старание не могло сравниться с этим врождённым преимуществом. Ветер же, не имея формы, способен принимать любые облики, потому Мо Сыгуй легко постигал то, над чем старейшина Ци трудился десятилетиями: искусство разделения потоков ци и пульсовой диагностики.
Но, обладая столь редким даром, он не стремился к совершенству в боевом пути — всё его сердце было отдано врачеванию. Порой неделями не вспоминал о тренировках, и потому его сила застряла лишь на седьмой ступени.
— Мо Сыгуй… — хрипло позвала Ань Цзю.
Он повернул голову:
— Что такое?
— Сядь подальше. Когда я вижу, как ты с таким упоением возишься с лекарствами, мне становится ещё хуже.
Она держалась лишь на воле, но, глядя на него, вспоминала отца, что испытывал снадобья на собственной жене, и сердце её наполнялось отвращением.
Мо Сыгуй отложил книгу, с любопытством спросил:
— У тебя были тяжёлые воспоминания?
Ань Цзю опустила взгляд. Тяжёлые? Это было не просто. Вся жизнь, обращённая в кошмар. Она и сама не понимала, почему перестала так остро ненавидеть Мо Сыгуя, но стоило увидеть, как он вонзает иглу в кожу, раздражение возвращалось.
Она не любила людей, одержимых одной идеей. Сама же Ань Цзю никогда ничем не была одержима: ни делом, ни судьбой, ни даже жизнью.
Мо Сыгуй понял, что она не желает говорить, и не стал настаивать. В делах, не касающихся врачевания, он не любил давить на других, но не терпел, когда кто-то осуждал его страсть. Потому он холодно ответил:
— Что бы ты ни пережила, Ань Цзю, я не твой человек. Даже если я в долгу перед тобой, это не даёт тебе права вмешиваться в то, чему я посвятил себя.
Когда Ань Цзю бросилась спасать Мо Сыгуя, она уже знала, что дорожит этой дружбой. Она никогда не лезла в чужие дела. Если бы не ценила его, то пусть бы весь мир состоял из таких, как её отец — ей было бы всё равно. Раньше Мо Сыгуй, смеясь, навязчиво предлагал ей лечение, и никогда не показывал этой холодной стороны. Однако стоило ему стать равнодушным, и никто не мог сравниться с его безжалостностью.
— Верно, — прошептала она, закрывая глаза. Сердце её сжалось, боль усилилась, и лицо побледнело ещё больше.
Мо Сыгуй понял, что был слишком резок, и ощутил укол вины. В свете лампы её лицо казалось безжизненным, губы дрогнули. Когда-то она ненавидела его, избегала, а теперь всё изменилось. После нападения на род Мэй старая госпожа заподозрила его в принадлежности к евнухам, и даже родня отвернулась. Лишь Ань Цзю сказала, что верит. Когда он стоял на грани смерти, именно она, не раздумывая, бросилась вперёд. Он знал, это была она, а не Мэй Цзю, хоть потом и случилось так, что Мэй Цзю погибла вместо неё. Но память о том мгновении не стереть.
Эта женщина казалась холодной, но ради друга могла идти на смерть.
Боль в теле Ань Цзю проникла в сердце, и ровный пульс сбился, словно от удара. Вдруг на лбу ощутилась прохладная ладонь, и мягкая, как весенний ветер, струя внутренней силы проникла в тело, унося часть страдания.
— Раньше я был неправ, — тихо сказал Мо Сыгуй. — Мы с тобой связаны узами жизни и смерти. Мо Сыгуй не забудет этого долга. Но просить меня отказаться от врачебного пути — невозможно. Для меня врачевание — первое, чувства — второе.
Ань Цзю приоткрыла глаза, видя лишь белый рукав, свисающий с его руки.
— А жизнь твоя? — спросила она.
Он улыбнулся:
— Без жизни нет ни врачевания, ни чувств. Но без врачевания, зачем тогда жизнь?
Он опустил руку; в глазах его смешались туман и блеск, а в глубине затаилась тихая, искренняя улыбка.
— Услышать от Мо Сыгуя слова «в этой жизни не подведу» — ради этого и умереть не жалко, — прошептала Ань Цзю, с трудом улыбнувшись сквозь боль.
— Ты живёшь на лезвии ножа, ещё поймёшь, насколько дорого стоит моё обещание, — Мо Сыгуй, посерьёзнев, тут же вновь развалился на ложе, подперев голову рукой. — Эх, не создан я для разговоров о чувствах. Неловко и душно.
— Эй! — Ань Цзю слабо выдохнула.
Мо Сыгуй взглянул на неё и удивлённо приподнял бровь:
— Ты ещё можешь говорить? Неужели не больно?
