Ань Цзю, выйдя за ворота, нашла укромное место и спряталась.
То, как Чу Динцзянь был схвачен, защищая её, казалось делом вчерашнего дня, и всё же теперь они встретились при столь странных обстоятельствах.
Да, он ведь с самого начала говорил, что помог ей лишь потому, что не знал. Она утратила внутреннюю силу, а значит, и всякую для него ценность. Узнай он это раньше, бросил бы её в пруд, чтобы утопить…
Она сама забыла эти слова.
Ань Цзю долго сидела в одиночестве, потом всё‑таки вернулась.
Чу Динцзянь был на месте.
Он стоял на коленях перед низким столом. Услышав шаги, он поднял голову, и, встретив её прямой, ясный взгляд, улыбнулся.
— Почему ты принял облик Хуа Жунцзяня? — спросила она.
Маску из человеческой кожи ей дал сам Хуа Жунцзянь, и в чайном доме Чу Динцзянь не узнал её сразу, а определил по смутному ощущению. Значит, он не мог быть тем самым Хуа Жунцзянем.
— Я и есть Хуа Жунцзянь, — произнёс он твёрдо, не оставляя места сомнению.
Пока его держали под стражей, он многое понял. Если уж к женщине возникло чувство, не стоит прятать его, словно вор крадёт. Он не из тех, кто молча любит и терпит. Женщина, что запала ему в сердце, должна разделить с ним и славу, и позор.
Ань Цзю села напротив, скрестив ноги, и долго смотрела на него.
— Я вернулась, потому что ты говорил со мной честно, — наконец произнесла она.
Она перебрала в уме десятки объяснений, но ни одно не подходило. Если Чу Динцзянь и вправду Хуа Жунцзянь, то кто же тогда тот ветреный повеса из дома Хуа?
— Каждое слово — истина, — спокойно ответил он.
— Ты на целый обхват шире Хуа Жунцзяня, — вдруг сказала Ань Цзю.
Вдруг она вспомнила, как когда‑то, спасаясь от погони, забилась в угол старого кинотеатра и увидела там сцену: огромный мамонт был уверен, что он — опоссум. Чу Динцзянь напомнил ей того мамонта: громадный, а воображает себя кем‑то иным.
Она неожиданно рассмеялась.
Чу Динцзянь, конечно, не мог понять, что смешного в том, что он «шире на обхват», и, дождавшись, пока она отсмеётся, только развёл руками:
— Отчего смеёшься?
— Просто вдруг показался ты мне забавным, — ответила она без притворства.
Ань Цзю плохо умела обращаться с людьми и не знала, как хранить чувство, но понимала, что к Чу Динцзяню в ней зародилось нечто, чему трудно дать имя. Пока она не хотела расходиться с ним дорогами.
— Посмотри, — сказал Чу Динцзянь, и в его глазах мелькнула улыбка. Её спокойствие придало ему смелости говорить откровенно.
Он взял в руки лампу в форме воробья и ласково провёл пальцами по её бокам:
— Здесь мой дом.
Исчезла и бравада, и холодность. Его высокая фигура казалась особенно одинокой в тусклом свете лампы.
— Я родился в царстве Чжао, во времена Воюющих царств, — заговорил он негромко. — Помню, как Фань-ван поднял мятеж. Я уговаривал отца не следовать за ним, говорил, что правитель Чжао мудр и достоин служения, но никто не слушал. Тогда я тайно приготовил путь к отступлению. Когда Фань потерпел поражение, я, ступая по телам союзников из рода У, спас дом Хуа. С тех пор на мне клеймо изменника родине, господину, собственному клану. Теперь на берегах Янгу трава колышется густая… кто знает, под какой пригоршней земли покоятся мои прежние кости…
Когда он вновь открыл глаза, перед Ань Цзю сидел всё тот же Хуа Жунцзянь, только мир вокруг уже стал иным.
Он родился снова в доме Хуа, первом роду Поднебесной.
Два года он терпел, пока не смог заглянуть в родословную и нашёл там себя прежнего, Хуа Цзи.
То имя не было личным: в древности так называли младшего сына рода Хуа. Потомки знали лишь, что некогда жил такой человек, но облик его стёрся временем.
Никто не ведал, что он звался Хуа Жунцзянем. Никто не знал, сколько сил и жизни он отдал, спасая род. Никто не догадывался, что способности безжалостного принца Воюющих царств были куда выше, чем просто удержать семью от гибели.
— Когда мне было семь, я узнал, что отец тайно содержит женщину и у неё есть сын, на два года младше меня. Мальчик был удивительно похож на меня. Я пришёл к той женщине и спросил, хочет ли она, чтобы её сын стал законным наследником рода Хуа. Она согласилась на всё. Тогда я убил её, — Чу Динцзянь замолчал, наблюдая за лицом Ань Цзю. Убедившись, что она не изменилась в лице, он продолжил: — Ребёнка я взял в дом и воспитал.
Позже об этом узнал первый министр Хуа. Я ничего не скрывал, рассудительно объяснил ему, что ради спасения рода нужно, чтобы тот мальчик занял место Хуа Жунцзяня. Помню, как он был потрясён.
Он давно понял: Войско Повелителей Журавлей — редкое оружие, и если им правильно воспользоваться, можно перевернуть весь мир. Потому он без колебаний изуродовал себе лицо и вступил в это войско.
Одного имени в родовой книге ему было мало, он хотел оставить след в летописях.
В детстве он и тот мальчик были похожи, но с годами различие стало очевидным. Тот стал настоящим Хуа Жунцзянем, а он — лишь тенью. Если бы он не сделал чего‑то, что доказало бы его существование, мир так и не узнал бы, что он жил.
Ань Цзю молчала.
