Он нащупал на столе муку и мясо, и пробормотал:
— На самом деле в вонтонах был лишь свиной смалец (жир, вытопленный из сала)…
Обычно такая порция стоила не больше трёх вэней. Если бы не нужда, он не стал бы просить семь. Он впервые солгал и за это получил награду. От этого ему было стыдно.
— Я знаю, — вдруг раздался голос Ань Цзю.
Юноша вздрогнул:
— Благодетельница не ушла?
— Нет, — ответила она. После того как Ань Цзю задерживала дыхание, даже мастера восьмой или девятой ступени не могли бы заметить её присутствия, что уж говорить о слепце, не владеющем боевыми искусствами.
— Я обманул вас, — тихо сказал он, положив серебро на стол и поклонившись. — Не смею принимать такой дар.
— Возьми, — сказала Ань Цзю. — Глупость — это одно, но не стоит считать других такими же глупыми. Думаешь, люди не знают, как пахнет свинина? Или полагаешь, что лгать умеешь безупречно?
Юноша опустил голову, его пустые глаза словно смотрели сквозь неё вдаль.
— Тогда почему вы всё же…
— Потому что захотела, — ответила Ань Цзю. На самом деле она просто искала тихое место, чтобы спокойно подумать, а не из желания творить добро. — Как тебя зовут?
— Моя фамилия У, имя Линъюань, — ответил он.
— Ты учился? — спросила она, стараясь говорить непринуждённо.
Когда-то её врач говорил, что ей нужно чаще общаться с людьми, искать светлое, простое. Хуа Жунцзянь, конечно, был человеком солнечным, но девяносто девять его слов из ста — пустая болтовня. Этот незнакомый слепец казался куда надёжнее.
Теперь Ань Цзю начинала понимать, почему Чу Динцзян часто приходил к ней изливать душу. Когда в человеке копится слишком много мрака, ему необходимо выговориться, и такие, как они, выбирают для этого тех, кто не способен причинить боль.
— С детства учился, — ответил У Линъюань. — Даже однажды участвовал в экзаменах, но не прошёл. Потом в семье случились беды, и глаза заболели. Теперь читать не могу. Хотел уйти в монастырь, но настоятель сказал, что у меня ещё не исчерпаны земные узы, дал вот эту сутру и велел, когда станет тяжело, размышлять над буддийскими изречениями. Сказал, глаза могут быть слепы, но сердце должно оставаться ясным.
— Ты ведь голоден, — заметила Ань Цзю, глядя на раскрытую им книгу. — Почему же выглядишь таким спокойным? Из-за этой сутры?
— Я пытался найти работу, — спокойно ответил У Линъюань. — Но без знатного имени и без силы никому не нужен. Теперь у меня есть лишь время, и его я могу тратить, как захочу. Так почему бы не быть спокойным?
— И всё же, живя так, ты счастлив? — спросила Ань Цзю.
Он покачал головой:
— Вы шутите. Я молод, мог бы исполнить свои мечты, но жизнь закончилась, едва начавшись. Моё спокойствие — не выбор, а вынужденность.
Слушая его, Ань Цзю задумалась. Первое, что пришло ей в голову, — что муку и мясо она купила не зря.
Она почувствовала, что её первая попытка поговорить с человеком прошла удачно.
Обычная девушка не стала бы просто так приходить в такое глухое место, да ещё дарить еду и деньги. У Линъюань не стал расспрашивать и лишь мягко сказал:
— У благодетельницы, видно, на сердце тяжесть?
Ань Цзю подумала, что он и впрямь умеет понимать людей, и ответила:
— Не знаю почему, но радости в жизни у меня почти не бывает.
— Всё дело в сердце, — сказал У Линъюань, не разочаровав её ожиданий. — После того как я ослеп, моя жизнь изменилась. Если бы я всё время думал об этом, сделал бы из беды узел в душе и тогда счастья бы не было вовсе.
Ань Цзю вспомнила, как и её собственная судьба изменилась из-за одного человека, одного события. Она знала, что это и есть её узел, но не понимала, как его развязать.
— А ты смог забыть? — спросила она.
