Мэй Цзю решила, что та наконец-то поутихла:
— Ты своими выходками совсем меня губишь. Как мне потом смотреть в глаза братьям и сёстрам по роду? Что станет с матерью и младшей сестрой?
— А ты знаешь? — холодно произнесла Ань Цзю. — Не все такие бесполезные, как ты, вечно ищущая, к кому бы прижаться, лишь бы выжить. Мэй Яньжань и Мэй Жуянь смогут обойтись везде. А вот ты без них не проживёшь, у тебя лишь один путь — к гибели! Раз уж ты бездарь, так не строй из себя защитницу, не выворачивай душу напоказ!
Мэй Цзю впервые ощутила, что слова могут убивать не хуже клинка. Каждая фраза будто сжимала ей горло железной рукой, не давая ни вдохнуть, ни издать звук.
Ань Цзю не остановилась, добивая её насмешкой:
— В этом семействе убийство — промысел. Тебе вовсе не нужно ладить с братьями и сёстрами, потому что руки, омытые кровью, не имеют права на родственные узы.
Заметив, как Мэй Цзю погрузилась в отчаяние, Ань Цзю лишь изогнула уголки губ и медленно направилась к жилищу господина Цинмина. Она не собиралась упускать ни единого шанса стать сильнее. Только овладев искусством выживания в этом жестоком мире, она сможет выбрать собственную дорогу.
Когда Ань Цзю вернулась в обитель Цинмина, тот уже вёл беседу о дзэн. Во дворе на жёлтых круглых циновках сидели ученики, скрестив ноги. Сам учитель облачился в лёгкое монашеское одеяние и восседал на громадном камне у пруда. Его седые волосы и борода напоминали иней, глаза были прозрачны и ясны. Он выглядел умиротворённым и возвышенным, совсем не тем растерянным человеком, каким предстал утром.
Взгляд Лу Цинмина остановился на девушке под апельсиновым деревом. Казалось, он и видит её, и в то же время смотрит сквозь.
— Истинное спокойствие рождается в сердце, — произнёс он, — не ищи его вовне. Отбрось былые тревоги, не мучайся о грядущем, не держись за настоящее, и тогда придёт умиротворение. Сердце, свободное от зависти и алчности, от страстных желаний, всегда сохраняет покой. Не преувеличивай ценность того, что имеешь, не завидуй чужому и не стремись обладать тем, что тебе не принадлежит. Если ты смотришь на других с завистью, если непрестанно сравниваешь себя с ними, значит, ты не понял, что в самом сердце твоём уже заключён Будда, и покой тебе недоступен. Когда научишься находить тишину в одиночестве, ты перестанешь быть одиноким.
Когда научишься находить тишину в одиночестве, ты перестанешь быть одиноким…
Эти слова вновь и вновь отзывались в сердце Ань Цзю.
— Ты словно задумалась, — мягко спросил Лу Цинмин. — Скажи, есть ли у тебя понимание?
Все ученики повернулись вслед за его взглядом и увидели под апельсиновым деревом хрупкую и прекрасную девушку. На фоне увешанных тяжёлыми плодами ветвей её лицо светилось особой ясностью и холодной красотой, когда на нём появлялась улыбка.
— Учитель учит утешать себя в одиночестве, — спокойно сказала она. — Но одиночество остаётся одиночеством. Каким бы тихим и мирным оно ни казалось, оно не перестаёт быть одиночеством.
— Добрый кремень, — рассмеялся Лу Цинмин, — только вот неизвестно, скрыт ли под коркой нефрит или же внутри тот же камень. Иди-ка лучше, паси овец.
— Есть, — отозвалась Ань Цзю и вышла из двора.
— Дядя ведь не повёл её в усыпальницу на наказание! — с ненавистью пробормотала Мэй Тинъюань.
— Седьмая Мэй, — спокойно произнёс Лу Цинмин, — сорви десять корзин апельсинов и отнеси старейшинам.
Мэй Тинъюань поняла, что это расплата за смятение её души. Она не стала спорить и поднялась собирать плоды.
Ань Цзю пошла за двор и, следуя запаху, выпустила овец из загона. Погнав несколько вожаков, она направила стадо к южному склону.
Сидя на дереве, Мэй Тинъюань наблюдала и невольно пробормотала:
— А ведь и вправду умеет пасти.
У бабушки Ань Цзю когда-то была ферма. В детстве она часто приезжала туда, помогала с овцами, но после смерти старухи хозяйство продали, и девушка стала жить в городе. С тех пор как её жизнь превратилась в череду убийств, в редкие минуты покоя она возвращалась мыслями в беззаботное детство, которое уже невозможно вернуть.
На всю жизнь у неё остались лишь два выдающихся умения: убивать и пасти овец.
