Она поставила тигрёнка, налила себе воды и подумала, что, возможно, Мо Сыгуй, как и она, не придаёт значения пустым приветствиям.
Мо Сыгуй откинулся на сиденье, взял длинную курительную трубку и, выпуская клубы дыма, произнёс:
— Если ты пришла меня утешать, не стоит. Я, знаешь ли, вполне доволен жизнью.
Ань Цзю с сомнением посмотрела на него. Неужели в это время уже существовали такие трубки? Или он, не дай Небо, пристрастился к опиуму?
Он молчал. Лицо его скрывалось за дымом, и оттого худое, с резкими скулами, казалось ещё выразительнее. В глазах, похожих на цветущие персики, теперь мерцала иная, глубокая тень. Он уже не был тем беззаботным красавцем, но стал притягательнее. Только вот радости в нём не чувствовалось.
Дым донёс до неё густой запах лекарственных трав, и Ань Цзю поняла, что он курит не табак и не дурман.
Мо Сыгуй уловил её взгляд.
— Я ещё не настолько сломлен, чтобы глушить боль мазью фужун1, — сказал он.
Эта мазь и курительные трубки существовали издавна, ещё со времён, когда при дворе Тан принимали послов со всех концов света. Мо Сыгуй заинтересовался ими, когда читал старинные записи: оказалось, что дым может иметь лечебное действие. Он даже достал семена мака, собираясь посеять их весной.
Трубку же он взял потому, что страдал бессонницей. Семь-восемь ночей он не смыкал глаз, но, чтобы не выглядеть слабым, поддерживал себя лекарствами. В обморок он не падал, но в итоге лишь усугубил недуг. Он лежал, изнурённый, а мысли не давали покоя.
Гордость не позволяла ему сварить отвар для сна, и тогда он решил попробовать дым. Сначала Мо Сыгуй сжигал травы в курильнице, но вскоре весь двор уснул мёртвым сном, один он лежал с красными глазами, не сомкнув век. Потом, возясь с маками, он догадался использовать трубку и, наконец, смог заснуть.
— От сердечной боли тоже есть лекарство? — удивилась Ань Цзю.
Мо Сыгуй прищурился, выпуская тонкую струйку дыма.
— Тебе непременно нужно ковырять чужие раны? Без этого жить не можешь?
— Прости, — тихо сказала она.
Он постучал трубкой о край стола, вытряхивая пепел.
— Ничего. Может, если колоть одно и то же место, боль со временем притупится.
Он говорил спокойно, но в голосе звенела усталость. Ань Цзю решила промолчать.
— Ночь на дворе, — зевнул Мо Сыгуй, — зачем пришла?
Почему все думают, что встречаться можно только по делу?
— Просто захотелось, — ответила она.
Он снова зевнул и протянул руку.
Ань Цзю поняла без слов и подала ему своё запястье. Его прохладные пальцы легли на пульс, а потом отпустили. Она тут же протянула другую руку.
Послушав пульс, Мо Сыгуй пробормотал:
— Неплохо. Как продвигается Мэйцюань?
«Это, наверное, тоже форма приветствия», — подумала Ань Цзю, и серьёзно ответила:
— Всё время на заданиях, тренироваться некогда, особых успехов нет.
— Без стремления вперёд! — резко сказал он. — Мои лекарства зря переводишь, псу под хвост. Терпеть не могу таких, кто не слушает врача.
Он откинул голову на спинку кресла, веки его опустились, а голос стал глухим:
— В твоих лекарствах есть капля крови Гу Цзинхуна. Он не пожалел себя, а ты так бездумно всё губишь…
Ань Цзю почувствовала укол вины, но последняя фраза показалась ей чужой, не в его духе. Может, и он когда-то отдал всё, но Лоу Минъюэ не осталась ради него.
Тихий звук. Трубка выскользнула из его пальцев. Ань Цзю наклонилась и подняла её. Мо Сыгуй уже дышал ровно. Он уснул.
Лекарство, видно, подействовало. Ань Цзю и сама ощутила сонную тяжесть.
Она подошла к двери, но, поколебавшись, вернулась, подняла Мо Сыгуя и уложила на кровать, кое-как прикрыв одеялом.
Тигрёнок, почуяв, что она уходит, вцепился зубами в подол. Она сделала шаг и потащила его по полу. Тогда Ань Цзю хорошенько его потискала, и вскоре тот, под действием лекарственного дыма, заснул. У изножья кровати уже спал, растянувшись на спине, Сяо Юй.
Ань Цзю уложила тигрёнка рядом, собралась уходить, но услышала сквозь сон:
— А-Цзю… я рад, что ты пришла.
- «Лотосовая паста» (芙蓉膏, fúróng gāo) — эвфемистическое название очищенного опиума, широко употреблявшееся в Китае с поздней Тан и особенно в эпохи Сун–Цин. ↩︎
