— Всё‑таки не совсем неблагодарный белый волк… — пробормотал Мо Сыгуй, а затем перевернулся на другой бок и снова уснул.
Ань Цзю постояла немного, потом вышла из комнаты.
Дождь усилился, хлынул сплошной стеной, словно повесили водяную завесу в ночи. Ань Цзю раскрыла зонт и шагнула под ливень.
Покинув Мэйхуали, она заметила издали человека, стоявшего у дороги рядом с рощей цветущих слив. Он держал зонт и, казалось, возвышался, как каменный страж.
Ань Цзю сразу узнала знакомое дыхание его внутренней силы и ускорила шаг.
— Чу Динцзян.
— Мм, — коротко откликнулся он.
Под зонтом Чу Динцзян был в своём обычном облачении: чёрный плащ скрывал фигуру, капюшон затенял лицо, оставляя видимым лишь подбородок.
За день Ань Цзю успела убедиться, что он действительно готовится к уходу, и не только для себя и её, но и для целой группы людей.
— Шэн Чанъин не пойдёт с нами? — спросила она.
Если Шэн Чанъин останется в Войске Повелителей Журавлей, его связь с Чжу Пяньсянь обречена на безмолвный конец.
Чу Динцзян уловил её неожиданную склонность вмешиваться в чужие дела, но не стал упрекать.
— Ему уйти куда труднее, чем мне, — ответил он.
Шэн Чанъин — чиновник двора. Пусть его должность и скрыта, но звание официальное, и стоит лишь запятнать себя связью с Войском Повелителей Журавлей, пути назад уже не будет.
— Когда‑то старая госпожа из рода Мэй с великим трудом сумела вырваться, — напомнила Ань Цзю. — Но и после того ей пришлось скрываться в тени. Как тебе удалось вывести столько людей?
— Времена переменились, — тихо сказал Чу Динцзян. — Войско Повелителей Журавлей давно катится к упадку. При прежней династии оно ещё имело значение, а теперь лишь россыпь песка.
Он помолчал, потом взял Ань Цзю за руку и, глядя на неё, продолжил:
— Причин нынешнего разложения две. С одной стороны, Император Сун всё меньше доверяет Войску Повелителей Журавлей и постепенно урезает его власть. С другой — после того, как Елюй Хуанъу искусно посеяла раздор, между самим войском и троном пролегла трещина, которую уже не заделать.
Его ладонь обхватила сжатый кулак Ань Цзю, и тепло растопило сырость дождливой ночи. Она разжала пальцы и сжала его руку в ответ, позволяя теплу соединить их ладони.
Чу Динцзян удивился, но вскоре понял, что в этом жесте нет ни нежности, ни скрытого чувства.
— Если бы Императором Сун был ты, — сказала Ань Цзю, — возможно, всё было бы иначе.
Он усмехнулся:
— Ты и впрямь так во мне уверена?
Ань Цзю кивнула.
Во всей Поднебесной, пожалуй, только они двое осмеливались говорить столь крамольные слова. Мечтать о троне могли лишь те, кто рождён в императорском роду или держит в руках всю власть; простым людям и мыслить о том было нельзя.
Чу Динцзян когда‑то и сам задумывался об этом, но отказался. Он ясно понимал, завоевать страну он сумел бы, но управлять ею — вряд ли. Возможно, под его правлением Сун не стала бы лучше. Порой деятельное правление страшнее бездействия.
Его душу закалили кровь и пламя, он был рожден воином до мозга костей. Терпеть унижения от Ляо он мог пять, десять лет, но не всю жизнь. Однако в Сун, где превозносили учёность и ритуал, и чиновники, и народ утратили твёрдость, сохранив лишь бесплодное чувство долга. Такую нравственную вялость не исправить за десятилетие, и она не годится для смертельной борьбы.
Свирепость воинов эпохи Чжаньго людям Сун и во сне не привидится. Глядя на эту мягкость, Чу Динцзян ощущал глубокое бессилие. Он был мастером военного дела, но не владел искусством правителя.
— Впрочем, — сказал он, — следование учению Конфуция само по себе не зло. Просто нынешнее толкование конфуцианства слишком изменилось. Иногда я начинаю тосковать по прямоте и суровости законоведов.
— Не понимаю, — призналась Ань Цзю.
Он сжал её руку крепче.
— Всё это пустые разговоры. Я пришёл сказать тебе одно.
— Что случилось?
— Мне, возможно, придётся остаться в Бяньцзине на год, может, на полтора, — сказал Чу Динцзян, повернув к ней голову.
— Поняла, — спокойно ответила Ань Цзю.
Он чуть нахмурился. Похоже, ей и впрямь безразлично, останется он или уйдёт.
— Где мы встретимся потом? — спросила она, подняв взгляд.
— В Ханчжоу, — ответил он, и голос его потеплел. — У меня там, в переулке Люйчжу1, есть дом. Переберись туда, я закончу дела и приеду.
Почти всех, кого нужно было вывести, он уже отправил. Ань Цзю не понимала, что ещё удерживает его.
— Раз ты остаёшься так надолго, всё действительно плохо?
— Это из‑за рода Хуа, — вздохнул Чу Динцзян. — В прошлый раз я ездил в Ляо расследовать, не связан ли цзайфу Хуа с изменой. Всё оказалось ложью, но кто‑то представил поддельные письма, будто бы подтверждающие его связь с врагом. Теперь дому Хуа грозит гибель.
— Кто‑то решил добить их, пока слабы?
Она знала, что он ненавидит этот род.
В её понимании ненависть означала одно — стереть врага с лица земли.
Чу Динцзян покачал головой.
— Неужели ты собираешься спасти их? — удивилась она. — Ты ведь не из тех, кто воздаёт добром за зло.
— Возможно, я пришёл в этот мир именно ради испытания рода Хуа, — тихо сказал он. — А может, чтобы развязать собственный узел в сердце.
Он не был человеком колеблющимся, но когда речь заходила о семье, в нём боролись жалость и решимость, и рука не поднималась разрушить то, что связывало его с прошлым.
Ань Цзю, не знавшая даже, что такое род, не могла постичь этой глубокой привязанности. Она лишь подумала, если дом Хуа падёт, то Мэй Цзю, как старшая невестка, не уйдёт от беды.
— Их могут истребить до девятого колена?
— Не знаю, — ответил Чу Динцзян. — Но если обвинение в измене подтвердится, конфискации имущества и казни всего рода им не избежать.
- Люйчжу (绿竹巷, Lǜzhú xiàng) — «Переулок Зелёного бамбука». ↩︎
