Чу Динцзян сидел в просторной библиотеке дома Хуа, лениво перелистывая донесения, оставленные на письменном столе цзайфу Хуа.
Через некоторое время за дверью послышались шаги. Когда створки распахнулись, Чу Динцзян не стал прятаться. Он спокойно поднял голову и встретил взгляд седовласого старца. На нём всё ещё была не сменённая после дворца чиновничья одежда, рядом не оказалось ни одного слуги. Чу Динцзян знал, тот всегда возвращается домой без сопровождения.
— Кто ты такой! — резко окликнул Хуа-цзайфу.
— Это я, — ответил Чу Динцзян. До сих пор они говорили лишь через посредников, и это была их первая встреча лицом к лицу.
Снаружи послышалась торопливая поступь. Хуа-цзайфу уже шагнул к двери:
— Отставить.
— Господин, вы в порядке? — тревожно спросил старший из стражников.
— Всё хорошо. Отойдите, — коротко бросил Хуа-цзайфу.
Когда все удалились, он вернулся в комнату. Сквозь резное окно струился закатный свет, ложась на пол россыпью золотисто‑алых пятен, похожих на цветы сливы.
— Зачем ты пришёл? — спросил он, усаживаясь поблизости.
Этот сын, с детства странный и непостижимый, давно стал его сердечной болью. Почему мальчишка, едва достигший возраста разумения, сумел тогда провернуть столь хитроумный замысел? Зачем он, потратив столько сил, покинул род Хуа? Почти двадцать лет Хуа-цзайфу не находил ответа.
Лицо Чу Динцзяна скрывал глубокий капюшон, голос звучал глухо, но каждое слово било в сердце:
— У тебя трое сыновей. Кого из них ты хочешь спасти?
Хуа-цзайфу холодно посмотрел на него:
— Людям рода Хуа не нужна твоя защита. В роду Хуа нет такого недостойного потомка!
В тот миг от Чу Динцзяна хлынула волна неведомого давления. Уши Хуа-цзайфу будто оглушил удар грома среди ясного неба. Лицо его побледнело. За десятилетия службы он не дрогнул даже под гневом Императора, а теперь перед собственным сыном!
Опомнившись, он ощутил стыд и раздражение. Но фигура за столом и впрямь излучала силу, перед которой всякий человек невольно смолкал.
— Если бы не память о прежней связи с родом Хуа, я бы не стал вмешиваться, — произнёс Чу Динцзян, перелистывая бумаги. Он вынул одну и подвинул отцу. — Этим ты сам толкаешь Хуа к пропасти. Хотя, признаю, поступок твой благой.
То было прошение о помиловании Лин Цзыюэ. Хуа-цзайфу понимал: даже если генерал избежит кары, сам факт заступничества вызовет подозрение. Император не потерпит союза между цзайфу и полководцем, держащим в руках войско. Тогда рухнет вся Поднебесная.
Он хотел вступиться за Лин Цзыюэ, но опасался последствий. Три дня лежало прошение на столе, не решался подать.
Постепенно Хуа-цзайфу овладел собой, вернув привычную холодную рассудительность:
— Ты не раз уговаривал меня уйти в отставку. Не ради спасения рода Хуа, верно?
Он понимал: даже если удалится от дел, влияние семьи не исчезнет сразу, а Император вряд ли простит. Но хотя бы часть крови и силы рода можно будет уберечь. Однако, если он уйдёт, а Лин Цзыюэ погибнет, над Сун нависнет беда.
То, что делал Чу Динцзян, явно шло во вред державе. Хуа-цзайфу пришлось задуматься глубже.
— Думаю, тебе кажется, будто ты уже оседлал тигра и не можешь спрыгнуть? — спокойно произнёс Чу Динцзян, постукивая пальцем по свитку. — У Великой Сун есть всё, кроме одного. Достойного Императора.
